Талинна 
Миротворец. И это не секира!
Откуда: г. Москва
Родители: Раэл
Дети: Катя Озерская, SKORP!ON, Алекс Воронцов, ~Ai~
|
|
|
|
|
Название: - Новогодние несказки
Автор: - Талинна
Рейтинг: Всем
Статус: Закончен
Герои: оригинальные
Жанр: мелодрама
Смерть персонажей: нет
Аннотация: житейские истории
Небольшая больничная палата обычной московской больницы: пять кроватей, столько же тумбочек, стол у окна, в углу раковина с маленьким зеркалом над ней. В палате лежат пять женщин, разного возраста и, как говорят умные телеведущие, социального круга. Время действия — последняя неделя декабря.
Так получилось, что всем им придется встречать Новый год на больничной койке. Женщины на это решение врачей отреагировали по-разному. Самая старая из них, бабка Полина обрадовалась, ведь она жила одна и впервые за много лет будет встречать праздник в компании, А самая молодая, тридцатилетняя Агния, наоборот, расстроилась до слёз. Но врачи решили — больные смирились. И стали готовиться к празднику, ведь больница не больница, а Новый год встречать надо. Родственники натащили игрушек и мишуры, женщины нарезали из бумажных салфеток снежинок и налепили их на окна и стены. Муж Агнии Денис принес маленькую живую елочку, и палата преобразилась.
Когда до праздника осталось шесть дней, включая тридцать первое декабря, сломался телевизор, что принесли Доре Степановне дочка с зятем. Это была катастрофа! Вечерами большая часть палаты собиралась у кровати Доры и с интересом смотрели всё подряд: сериалы, ток-шоу, новости и различные игры. Денис забрал телевизор и обещал его починить до праздника. Но что пока делать вечерами? Смотреть на темный парк за окном скучно, бродить по коридорам тоже. Можно было читать, а именно так и делали Агния, Марина и Дора Степановна. Но выяснилось, что лампочки над кроватями тусклые и от напряжения начинали уставать глаза и болеть голова. А бабка Полина читать не могла вообще, по причине старческой глаукомы. А над кроватью пятой жительницы палаты, молчаливой женщины со странным именем Евдоксия лампочки не было вообще. И потом – ну не читать же весь день!
И вот тогда Марине пришла в голову идея: рассказывать истории. Каждая женщина должна была рассказать что-то интересное, не важно – случившееся с нею или с кем-то, главное история должна быть длинной и интересной.
Первой вызвалась рассказывать Марина, как автор идеи.
История первая. Марина: О случае, собаке и семейном счастье
- Вот мы как-то говорили о случайностях, что иногда всю жизнь человека изменить могут. Вот и со мной так произошло. Только у меня случайности сначала по одной происходили, потом в цепочку свились и изменили всю мою жизнь.
Работаю я в детской библиотеке, уже много лет: ко мне мои бывшие читатели уже своих деток приводят. Многих знаю целыми семьями. И вот однажды, пятнадцать лет назад, произошло в библиотеке ЧП — наша уборщица обнаружила в туалете большую коробку, ну, такую, из-под телевизора. А когда мы её открыли, то обнаружили там шестерых щенков. Маленьких совсем, у некоторых еще и глазки не открылись. Что делать с этим «подарочком» - не знаем, стоим над коробкой всей библиотекой и умиляемся. Да только понимаем: время к шести, библиотеку закрывать надо, а этих, мелких, куда? А они проснулись, пищат, понятно — голодные. Тут мне в голову и пришла мысль: наши читатели нам их подкинули, они же и помогут. Бросились мы звонить ребятам и их родителем, тем, кого хорошо знали. И уговаривали, и упрашивали, и плакались. Короче — к восьми вечера остался в коробке только один щенок, самый маленький и тихий. Остальные были такие бутузы, живенькие и громогласные, а этот все время молча в уголочке коробки лежал. Взяла его на руки, разглядываю: весь коричневенький, ну как шоколадка! Носик черненький и на самом кончике, у мокренькой пипочки — светлое пятнышко, как капелька, как будто сметаной капнули, и густая капелька на бок сползла. И глазки еще пленкой затянуты. И так мне этого малыша жалко стало, что я и говорю коллегам — не надо больше никому звонить, я его возьму.
Принесла это чудо домой, по дороге сообразила: зашла в магазин за молоком, да в аптеку за соской. Разогрела молоко, налила его в бутылочку, на горлышко соску натянула, к носику псеныша поднесла. А он, бедолага, за день так наголодался, что в пять минут все молоко и вытянул и мгновенно заснул. Лежит у меня на коленях: тепленький, маленький, брюшко как пузырек раздуто, сопит и причмокивает. И так мне тепло стало, не телу, нет - душе. Жила я тогда с мамой, ни мужа, ни детей не было, и не предвиделось. Мама у меня тогда еще работала, в госпитале. Уйдет на сутки, и я одна остаюсь. А дома тихо, пусто и холодно. В этот вечер мне стало тепло, из-за псеныша что-ли, от его сопения и запаха, от мягкой шкурки и таких нежных ушек. Устроила я его на ночь в корзинке, маленькой такой: постелила туда старый махровый шарф и у кровати поставила. Ночью он раз проснулся, попищал немного, молока я ему еще пузырек скормила — он и заснул. А утром я проснулась от лая. Звонкого такого - «Яф, яф». Глаза открываю: мама на пороге комнаты стоит и пытается понять, откуда звук раздаётся, и вообще — что это за звук такой! Я вниз глянула — стоит это моё приобретение передними лапишками на краю корзинки и маму облаивает! А как же, чужой в комнату вошел! Мы с мамой полчаса над этаким охранником хихикали, а потом и имя придумали — Рекс. Но, поскольку собачники мы с ней были никудышные, и не знали — прежде чем имя собаке давать, не мешало бы пол её выяснить. Короче, наш Рекс оказался сукой. Это мы только через неделю выяснили, когда собака уже на имя откликаться стала, и пришлось нам придумывать нечто созвучное с первой кличкой, но женское. Думали-гадали, и решили — пусть будет Рекса.
Выросла Рекса не большой, примерно до колена. И расцветку свою поменяла. Пока была маленькой, была коричневой с белым пятнышком, а как выросла — стала огненно рыжей, ну просто лиса-огнёвка. Как всякая дворняжка Рекса была очень сообразительной: все команды, ну там - «Фу!», «Стоять!», «Голос!» - выучила легко и быстро. Более того, она мои и мамины интонации слушала и реагировала на них как человек. Мы с ней разговаривать стали, как с человеком, дела всякие обсуждать. Мама с Рексой сериалы вместе смотрели, и в напряженных местах реагировали одинаково: смеялись или плакали. Через два года мы уже и не понимали, как это мы раньше без Рексы жили. Это первая, счастливая случайность.
А вторая, не очень приятная, уже с Рексой крепко связана. Мне в тот год исполнилось тридцать два года. А замужем я ни разу не была, маму мою это дико напрягало, ну как же — не пристроена, одинока, ни опоры, то есть мужа, ни отрады — деток, значит, - нет. И уже лет пять она вела планомерную компанию: «Выдать Марину замуж». Для этого моя мамочка и билеты в кино и театры мне покупала, и в общество «Кому за тридцать» записывала, и на танцы выгоняла. Пару раз в своём госпитале путевки в санатории и пансионаты покупала, а вдруг там кого встречу. А последние два года принялась домой вероятных женихов приглашать: сыновей полузабытых подруг, холостых врачей из своего госпиталя и так далее. Выглядело это так: сначала мамочка начинала рассказывать про случайно встреченную приятельницу: «А ты помнишь, Мариночка, Таню (Маню, Валю, Нину)? Я с ней еще там-то и там-то работала (училась, отдыхала)? Так вот, у неё сын (племянник, друг, сосед) такой человек хороший! И до сих пор не женат, бедняга! Так вот, он сегодня к нам зайдет, принесет книгу (лекарство, пряжу, инструменты). Познакомитесь, вдруг, да и понравитесь друг другу!». Потом вылизывалась вся квартира, от прихожей до балкона. Пеклись пироги, меня в обязательном порядке выгоняли в парикмахерскую и заставляли наряжаться в красивый, с точки зрения мамы, наряд. Появлялся «жених», как правило, это был или разведенный, или вдовец, или мужчина из разряда маменькиных сыночков.
Пока Рексы не было, я сама ситуации разруливала: одному весь вечер колкости говорю, другому сладкой дурочкой прикинусь. В общем, как-то справлялась. А с появлением собаки мне проще стало. Рекса всё делала за меня: то в присутствии одного лаяла весь вечер, да так звонко, что и разговора не получалось. Другого вообще дальше прихожей не пустила — рычала, лаяла, да все свои клыки показывала. Претендент испугался и был таков. А в присутствии третьего всё время выла и скулила. Даже мама поняла, что гость не ко двору пришелся. В другой раз мама попыталась с Рексой гулять уйти, на время посещения очередного гостя, да не тут-то было. Собака во двор выскочила, быстренько свои дела справила и пулей домой. Вот так мы все мамины попытки с Рексой и отбивали.
А в девяносто третьем году, 31 декабря, запросилась наша Рекса на улицу. Да так, что всем понятно было: еще минута и будет поздно. А на часах уже пятнадцать минут двенадцатого. Стол накрыт, по телевизору «Иронию судьбы» показывают, а собака сидит на задних лапках, как белка, передние к животу прижимает и жалобно так, не лает, а выговаривает: «Яф! Ну яф-же!», и в глазах укор. Делать нечего — накинула я куртку, ноги в мамины дутики сунула и повела Рексу на улицу. Выходим из подъезда, и тут моя псина, вместо того, чтобы делать то, зачем просилась, вдруг рванула вдоль дома. Я за ней. Кричу: «Рекса! Рекса!». А она несётся и ноль внимания на мои вопли. Вижу — подбегает моя мохнатая вредина к мужчине, что на углу дома стоит, и ну перед ним хвостом вилять, да вокруг прыгать. Подхожу, вежливо извиняюсь за поведение собаки, и, не гладя на мужчину, нагибаюсь, чтобы поймать симулянтку. И вдруг слышу: «Марина? А я тебя столько лет искал!». Выпрямляюсь и вижу: стоит передо мною Александр. Моя первая и единственная любовь. Мы с ним давно, еще в институте познакомились. Был у нас роман, пожениться собирались. А потом он вдруг уехал домой, на Урал, вроде как к матери, погостить, да и не вернулся. Вот с тех пор я одна и жила, да на мужиков не глядела. А тут вот он, стоит и улыбается, несмело так. А в глазах — радость и надежда.
Я думаю, объяснять особо не надо — Новый год мы встречали втроём: я, мама и он. То-есть вчетвером, я про Рексу забыла. А в ноябре девяносто четвертого я сынишку родила, Женькой назвали. Рекса в Саше души не чаяла, только он домой придет, собака ему и тапочки принесет, и у ног сядет, и в глаза смотрит. А уж если он с ней гулять собирался, аж замирала от восторга.
Но через год произошло то, чему я объяснений не нахожу. Приходит как-то муж с работы, а собака на него рычит. Не зло, а как-то укоризненно. Но клыки скалит весьма заметно, и не подходит. А когда он её погладить попытался, чуть за руку не тяпнула. Я глаза на Рексу вытаращила, совестить начала. А псинка моя только глаза отводит. И началось: каждый вечер рычание и угрозы, ни уговоры, ни наказания не помогали. Дошло до того, что она Сашу к сыну стала не подпускать! Вот тут уж и рычание было всерьёз. И продолжалось это безобразие месяца три. Мы с мамой головы ломаем — что с Рексой приключилось, а ответил нам на это муж. Он собрал свои вещи, пока нас дома не было, и ушел. Записку оставил, мол, извини, дорогая, но я встретил другую, и уже три месяца как её люблю». Вот так! Получилось, что собака измену раньше всех почуяла, да своим поведением нас предупреждала. А мы и не поняли.
И вот теперь мы живём все вместе: мама, я, мой сын Женечка и Рекса. Мама мужа мне больше не ищет, одного хватило. Женька в собаке души не чает, а Рекса в сыне. Одна беда — когда меня дома нет, она ничего не ест! Вот мне и приходится каждый день два раза звонить домой и командовать этой вредине: «Рекса! Кушать!». Ведь иначе и к миске не подойдёт!
Все засмеялись. А бабка Полина обрадовано проговорила:
- А я-то всё понять не могла! Берешь телефон и вдруг строго так — кушать! А дело-то вон в чем! Ну, хорошая у тебя история.
Все женщины подтвердили — история действительно хорошая. Агния, помолчав, добавила:
- А завтра я свою историю расскажу. Тоже про случайность и про совпадения.
__________________________________________________
История вторая. Агния: О случае и пользе командировок
- Вот вы говорите – случай, случайность, совпадение. А я тоже хочу рассказать про это же. И еще про то, какой иногда забавной стороной к нам поворачивается жизнь. – Такими словами начала свой рассказ Агния. – Я училась в сугубо штатском вузе – историко-архивном. У нас даже военной кафедры ни на одном факультете не было. Но, когда я была на последнем курсе, пришли к нам люди из Конторы. Перебрали личные дела старшекурсниц, а в нашем институте парней было – раз-два и обчелся! Выбрали подходящих для Конторы, и стали нас по одной вызывать в деканат. И с каждой вежливо так беседовали: мол, как мы к Родине относимся, да к армии. И как насчет того, что бы послужить Отчизне на боевом посту. Расписывали преимущества, про романтику разведки и контрразведки – в общем, лапши много на уши навешали. Я и моя подружка согласились. По-моему, единственные из всех. После защиты диплома прибыли мы по месту службы и засунули нас в архив бывшей КГБ, а ныне ФСБ. Работа от той, к которой мы готовились, отличалась мало, только и разница что в названии. Вернее в звании – дали нам младшего лейтенанта, выдали форму, да на работу велели приходить строго по часам. А так – такой же архив, те же папки, да документы. Да, еще подписку о неразглашении взяли.
Проработали мы с Ксюшкой там года два, уже полными лейтенантами стали, и тут начали нас в командировки посылать. Мы молодые, незамужние, семьёй и детками не обремененные, кого же посылать, как не нас? Да и нам эти поездки нравились – и возможность бесплатно попутешествовать по городам разным, и встречали всегда уважительно, и кормили прекрасно за государственный счет. За год побывали мы в городах пяти-шести. И вот, в ноябре, вызывает нас начальник и дает предписание ехать во Владивосток. Мы обрадовались – там мы еще не были, а на океан, да еще на Великий и Тихий, посмотреть очень хотелось.
Прилетели мы в город вечером, устали – жуть. Еще бы, столько часов в самолете просидеть. Нас, как полагается, встретили, на машине отвезли в гостиницу. Не самую шикарную, но ничего. Номер на двоих, со всеми удобствами. При гостинице ресторан, там нас и прикрепили кормиться, да еще за дополнительную плату можно было взять то, что хочется. Гостиница была трехэтажной, на каждом этаже по четыре номера. И вот вечером следующего дня, в ресторане, подкатывают к нам двое мужчин, тоже офицеры командированные, и тоже из Москвы. Оба из себя видные: один – блондин, Витторио, с большими глазами и шкодливой физиономией Ксюхе очень понравился. А другой, постарше, смуглый и высокий – мне. Недельку мы пообщались вечерами в ресторане, на прогулках да на танцах в клубе, да и состоялось «великое переселение народов» - Ксюша перебралась в номер к блондину, а брюнет, Денис, ко мне. Командировка наша была рассчитана на месяц, но затянулась почти до конца декабря. И за это время мы с Диней поняли, что жить друг без друга не можем. Решили: как только вернёмся в Москву – поженимся.
Вот кто-то скажет: и как это за такой короткий срок можно решить столь важное дело, как женитьба и создание семьи? Но только у нас с Денисом полное совпадение получилось. И по интересам, и по привычкам, и по еде даже. Мне с ним так спокойно, так уверенно было, что терять этого я не хотела. А он мне уже потом, после свадьбы признался, что и ему со мной с первого же дня было хорошо, спокойно и тепло.
Закончилась наша командировка 29 декабря. Мы очень переживали, что можем не попасть домой, в Москву до Нового года: во Владивостоке была штормовая погода, снег с дождем и ветер. Но вот удивительно, только нам закрыли командировку и подписали документы – погода наладилась! Долетели мы без приключений, в аэропорту расселись парами по такси и отправились по домам.
Мы с Денисом решили, что сначала меня до дома довезет, а потом и он к себе отправится. А завтра мы встретимся и с родителями познакомимся, сначала с моими, а потом и к его матери съездим. Динька сел вперед, рядом с водителем. И вот шофер спрашивает – куда даму повезем? Я и говорю – в Отрадное, на улицу Снежную. Только я это сказала, как Денис поворачивается и смотрит на меня таким странным и удивленным взглядом. Только он сказать что-то хотел, как водитель его сбил, пристав с вопросами да разговорами. Через час добрались мы до моей Снежной улицы, шофер уточнил номер дома. И опять мой брюнет на меня через плечо удивленно посмотрел. Подъехали к дому, мы вышли, и стал Денис мои сумки выгружать. Гляжу – а он и свой чемоданчик из багажника достаёт. Я ему говорю: «Ты чего? Мы же договорились, что завтра встретимся!». А он как засмеётся и отвечает мне: «А я, дорогая, - говорит, - всю жизнь в соседнем доме живу!».
Вот так! И надо было нам на другой конец света уехать, что бы встретиться, познакомиться и полюбить друг друга. А ведь мало того, что мы в соседних домах жили, так мы еще и в одной школе учились, правда, Диня на три года старше меня. И его мама с моей в школьном родительском комитете года три вместе работали и знали друг друга хорошо.
Мы уже семь лет женаты, двое детей у нас. Живем очень хорошо, почти не ссоримся. А на любой праздник – что на день рождения, что на восьмое марта, - мы обязательно произносим тост за город Владивосток и за командировку, что нас, живущих рядом, познакомила. Вот так.
_________________
Следующий день начался обычно: рано утром пришла медсестра с термометрами и лекарствами, потом женщины разбрелись на уколы и процедуры, потом были завтрак и врачебный обход. Так что времени на обсуждение рассказа Агнии не было до обеда. А уж в тихий час женщины наверстали упущенное время — пришлось рассказчице дополнить свою историю подробностями и ответить на множество вопросов.
В пять часов в палату потянулись родственники. Пришел и Денис, на которого все теперь смотрели другими глазами, и высокий Женя, сын Марины. И опять был разговор по телефону, с неизменной командой: «Кушать! Рекса, кушать!». И это уже никого не удивляло. К Доре Степановне опять пришла дочь, но на сей раз без мужа, а с девочкой-подростком, розовощекой и с такими лукавыми глазищами, что сразу было понятно — эта девица хитра, смешлива и очень горазда на проказы. При виде их Дора расцвела, заулыбалась. Они втроём долго о чем-то шушукались и посмеивались.
Вечером, перед самым сном, в палату зашла новая медсестра. Она только сегодня появилась в отделении и потому еще робела, была вежливой и называла больных не по фамилии, а по имени-отчеству.
Дорсифея Степановна это кто? - просила она у женщин.
- Я!, - ответила Дора Степановна и, покосившись на удивленных сопалатниц, добавила. - У меня бабушка верующая была, и нас всех крестили, да имена давали по святкам. На мои крестины и выпала великомученица Дорсифея.
Когда все улеглись, именно Дора Степановна вызвалась рассказывать свою историю, которую она назвала
История третья. Дора Степановна: Об отчаянии и чуде
- Случай, случайность… , конечно же это в жизни бывает и часто. Но я расскажу вам про другое – про отчаяние, веру и чудо. – Сказав эти слова, Дора задумалась и замолчала. Было видно, что она волнуется. Наконец женщина глубоко вздохнула и продолжила:
- Замуж я вышла рано, мне только восемнадцать исполнилось. Родом я из Долгопрудного, это под Москвой, из большой семьи. Жили мы в огромном доме: дедушка с бабушкой, родители, семеро их детей, тетка с мужем и со своими пятью мальчишками, еще какие-то дальние родственники. Я с детства привыкла, что за стол разом садятся человек пятнадцать, спать втроем с сестрами на широком сундуке, в школу ходить почти целым классом. Жили мы хоть и дружно, но в любой семье случаются ссоры и споры, размолвки и скандалы. Так что тихо у нас бывало только под утро, когда все спали. Да и то – сопенье и дыхание стольких спящих… Какая уж тут тишина. Но жили мы хорошо, настоящей семьей, про такие в книжках раньше писали, да кино снимали.
После восьмого класса поступила я в техникум, в финансовый, на бухгалтера. Проучилась положенное время и после выпуска устроилась на работу в районную сельхозкооперацию. Считала я быстро, да не на калькуляторе или на компьютере, – какой там! На счетах! Щелкала так, что костяшки только и мелькали. Ну, да ладно, не о том я…
Проработала я всего месяца три, да и познакомилась с мужем своим будущим. Он работал в какой-то артели, а мы их финансы пришли проверять. И вот знаете, девочки, ну точь-в-точь, как Агния говорила: только я его увидела, ну минут двадцать поговорила и поняла – вот он, мой суженый. И все мне в нем нравится: и рост, и волосы его кудрявые, и глаза серые. А больше всего голос, мягкий такой, но настоящий мужской. И еще – как он на меня смотрел. Так смотрел, что сердце замирало, и дышать забывала, то в жар бросало, то аж озноб по всему телу. Во как! А потом и он мне тоже признался, что с первой же минуты, как меня увидел, с ним такая же петрушка приключилась. Короче, через два месяца расписались мы с ним, и стала я в восемнадцать лет мужней женой.
У него была квартира, да не в частном доме, а в сталинских трёхэтажках, с газом, отоплением, ванной. Мне это все таким чудом казалось: за водой ходить не надо, печку топить тоже, и туалет не на улице, а вот он, рядом, теплый да чистый. А как мне непривычно было первое время, что мы с ним только вдвоем, он да я, и больше никого. Я-то ведь всю жизнь в толпе прожила, вот и не хватало мне шума да гама, толкотни да маеты многолюдной. Но привыкла, обжилась. Делать я все умела – и готовить, и шить, и вязать, и еще всяко-разно. А уж для любимого мужа как я старалась: дом у меня блестел, чисто да уютно, обед да ужин всегда свежий, не вчерашний. Рубашки ему настирывала да наглаживала. Но и он, справедливости ради сказать, не сидел на диванчике, руки сложив да газетку почитывая. Нет! Он мне во всем помогал, да и по сей день помогает. И в магазины, и на рынок, и постирать, пока машинки стиральной у нас не было. А больше всего меня удивляло то, что он, мужик, посуду любит мыть. Да так хорошо, быстро и чисто, что смотреть любо-дорого!
В общем, жили мы хорошо. Год живём, второй, третий. Работаем оба, зарплаты хорошие, дом полная чаша. На море, опять же, каждый год ездили – то на Черное, то в Прибалтику. Все хорошо вроде… Одно плохо – детей нет! Мы с ним не береглись, да и зачем? Друг дружку любим, семья у нас. Да без детей какая же семья? Подождали еще год, да и пошла я к врачам. Меня и у нас Долгопрудном обследовали, и в Москве, в специальном медицинском институте проверяли. И просвечивали, и разглядывали. А уж анализов я тогда насдавала – как целая женская бригада! И вот сказали мне врачи: все у вас, женщина, нормально. Здоровая вы. Надо теперь мужа обследовать, может это у него какая-то причина есть тому, что детей у нас нет. Приехала я тогда домой, и все стесняюсь мужу про то сказать, а ну как обидится? Но всё ж сказала, а он не обиделся. А назавтра договорился на работе и поехал в Москву. И еще недели полторы ездил, да вернулся с теми же словами – мол, здоров ты, мужик. А что дети не получаются, то, что же, бывает. Старайтесь, авось, да и получатся.
Мы и старались, тем более что дело это приятное, да с любимым-то человеком, да ради нас – отчего не постараться? Только ничего у нас не вышло ни через год, ни через пять. Нет деток, и всё тут! А у моих сестер, ну как назло! – у одной уже трое, у второй – двойняшки, и третья беременной каждый год ходит. И так мне на это тошно смотреть было, ужас. Как ни приду к своим: малышни полон дом, кто ползает, кто топает, а кто еще в люльке погремушкой играет. Я от зависти да от огорченья только зубами скриплю, но улыбаюсь да с младенцами тетешкаюсь. А по ночам в подушку реву. И такая меня тоска черная взяла – свет не мил. Куда ни пойду: на работу, в магазин, в кино – глаза всюду детей находят. Смотрю, наглядеться не могу. Я почернела, похудела, на мужа любимого пару раз срывалась. Душит меня тоска да зависть, да так, что совсем плохо мне стало. Глядя на меня, и муж смурной ходит, все приласкать, да порадовать чем старается. А мне всё не в радость, все мысли об одном – как я малыша, своего, родненького к груди прикладываю. И во сне я это каждую ночь вижу, и такая от этого счастливая, что и не высказать! Да только утром сон улетит, а тоска да пустой дом остается.
Моя мать да соседки мне уже и травки давали, чтоб самой пить и мужу в чай заваривать, и к бабке-шептунье в Лобню я тайком от мужа съездила. Ничего не помогало. И тогда пошла я в церковь. Вспомнила бабушкины уроки, молитовки подучила, да пошла, кланяться-молиться, ребенка вымаливать. Хожу в церковь как на работу каждый день, все посты соблюдаю. Мужа в храм привела. Ничего. Мы потом и по святым местам ездить начали, в источниках купаться, к мощам прикладываться. А ребенка как не было, так и нет. Единственное, в чем мне церковь помогла – от зависти избавилась, грех ведь это большой. А тоска осталась, только спрятала я её подальше, и зажили мы с мужем вдвоём.
Тут перестройка эта самая началась, муж свою мастерскую, авторемонтную, создал. Я в фирму бухгалтером устроилась, у всех вроде трудности, а мы богатеем. И у него дело идет гладко, и я к тому времени уже опытным специалистом стала. Зарабатывали больше, чем нам надо, всем моим родственникам помогали. Да, я не сказала? – у мужа-то моего родни почти и не было. Родители еще до нашей свадьбы ушли, братьев-сестер не было. Только и родни, что семиюродная сестра где-то на Урале. Он её и видел-то раз в жизни. Но переписывались часто, потому, как и у неё из всех кровных только он и остался.
Из писем мы знали, что у Нюши, так его кровницу звали, муж-пьяница да детишек трое. Трудно она жила, мы ей часто деньгами да вещами помогали. И вот, однажды вечером зазвонил у нас телефон. А мы уже тогда в другой, новой квартире жили. Наш старый дом снесли, а нам однокомнатную квартиру давали. А мы доплатили, да и получили трешку. Ну и пусть две комнатки совсем маленькие, нам двоим этаких хором за глаза хватало. Ну, так вот, звонит телефон, муж трубку снимает, а ему и говорят – Нюша-то погибла. Муж её, пропойца горький, пьяный на лежанке своей закурил, да и заснул. Дом деревянный, старый, полыхнуло только так. Нюша детей через окошки повытолкала, а сама за муженьком кинулась. А тот и пьяный, и дыму видать наглотался, без сознания был. Тащила она его к выходу, да не дотащила, обоих потом обгорелых уже в сенках нашли. И вот соседи и спрашивают: как с детишками быть? В детдом отдать или еще как? Мы у этих сирот единственные родичи остались. Положил муж трубку, рассказал мне все и смотрит на меня, ответа ждет. А чего тут раздумывать? И где это видано, чтоб у детей родственники есть, пусть и дальние, а им по приютам мыкаться? Собрались, да и поехали назавтра же.
Как мы на этом Урале, в глухом селе, документы на детей выправляли, да разрешение на опеку брали – то отдельная песня, долгая, да не в тему и не ко времени.
Но вот вернулись домой, я быстро по квартире кручусь – постели детям устраиваю, ужин готовлю, а сама их, бедолаг, разглядываю. Старший, Василий, ему уже четырнадцать было, не смотря на возраст худой – кожа да кости. Волосы длинные, сосульками в разные стороны торчат, в глазах боль и слезы. Все руку обожженную качает. Он ведь в дом горящий кидался, мать спасти хотел, но не вышло.
Вторая – девчоночка. Василиса Прекрасная. Худючая, жуть! За шваброй спрятаться может. На личике одни глазищи, а румянца видать то личико отродясь не знало. Только и толстого в ребенке, что коса. Она от пережитого слегка заикаться стала, да щечка время от времени дергалась. А третий, трехлетний Колюшка, тот и вовсе от страха речь потерял.
Я с работы ушла. Надо было детьми заниматься: по врачам провести, отмыть, откормить, успокоить. Они все трое по ночам, во сне, маму звали, даже Коля, плакали и звали, жалобно так: «Мама! Мамочка!». Я решила – в доску расшибусь, но они у меня плакать перестанут, улыбаться научатся. А там, глядишь, и смеяться будут, как всем детям и положено. Поговорили мы с мужем и решили – денег на это не жалеть. Надо Васю к профессору в Ленинград свозить? Свозим. Нужен Василиночке массаж да бассейн, витамины да таблетки успокаивающие? Будут. А с Колюшкой-Колышком мы в поликлинике местной каждый день были, все к психологу да невропатологу ходили, на процедуры и занятия, пока он не заговорил. Муж с рынка самые наилучшие продукты, фрукты да ягоды сумками таскал. Соки, конфеты, игрушки, книжки. Одели ребят с иголочки! В школу старших устроили самую лучшую. Васенька по математике сильно отставал, так я вспомнила, как пятерки из школы носила, и каждый вечер мы с ним занимались до тех пор, пока и у него в дневнике одни пятерки не появились. Ребята поправились, похорошели, успокоились. По ночам, правда, все еще иногда плакали. Но днем уж и смеяться научились.
Я тот Новый год на всю жизнь запомню. Новый, 1994 год. Мы к празднику готовились: пироги пекли с Василиночкой, мальчишки с мужем в комнате елку украшали. Музыка, смех. И вдруг прибегает Колюшка к нам на кухню за делом каким-то и ко мне: «Мама! А можно…» - и осекся. Смотрит на меня глазищами своими, и плакать собирается, а ну как заругаюсь? А у меня сердце оборвалось. Меня наконец-то мамой назвали! А Василиса моя распрекрасная спокойно так и говорит мне: «Мы тебя решили мамой звать, можно? А дядю Диму папой?».
Ну, тут я в голос и зарыдала. Муж с Васей примчались, на меня испуганно смотрят, а я плачу-заливаюсь. Обхватила их всех, и как только рук хватило? - а сама реву. Только и приговариваю: «Родненькие вы мои! Деточки, любимые!».
Ту ночь мы с мужем почти и не спали. Сначала детям праздник устраивали, потом долго разговаривали, все планы строили про детей: чему их учить будем, куда на лето поедем. Ну и под утро, произошло то, что обычно между мужем и женой происходит. Случилось, да забылось быстро, дел-то выше крыши, успевай только крутиться-вертеться. И когда у меня в марте недомогания начались, я, прежде всего, на желудок погрешила. Мол, съела что-то не то или простокваши кислой выпила. Промаялась я резями и тошнотой с недельку, да и выбралась, наконец, к врачу. Тот меня осмотрел, выругал, что давно диспансеризацию не проходила, и отправил по врачам. И, прежде всего к гинекологу. А вот в этом-то кабинете и случилось то, чего я двадцать лет ждала. Осмотрела меня докторица и говорит: «Беременность. Уже девять недель, - и спрашивает, - Аборт будете делать? Вам лет-то уже сколько? Сорок два? В вашем возрасте опасно рожать, да еще первый раз». Я как про аборт услышала, заорала так, что стекла в окне затряслись: «Какой аборт? Вы что, очумели? Да я этого всю жизнь ждала!».
И что вы думаете, девочки? Всю беременность я отлетала легко, как птичка: ни тошноты, ни отеков, сердце в норме, почки – тоже. И в положенный срок родила девочку. Маленькую такую, всего три килограмма, и росточком сорок шесть сантиметров. Но хорошенькую, розовенькую и здоровую. Моё семейство пришло ко мне в роддом, а сейчас туда прямо в палаты пускают, посмотрели на неё – муж чуть не плачет, аж губы трясутся, Вася серьёзно так оглядел, а Колюшка увидел, что пальчики у малышки в дулечку сложены, так всё время хихикал. Посмотрели, и говорит мне Василиса: «Мама! Мы решили сестрёнку Дариной назвать. Она ведь нам всем новогодний подарок!».
Вот так и случилось в моей жизни это чудо великое – стала я матерью. И приемной, и родной. Да не просто матерью стала, а многодетной. Уже когда Дарочку крестили, старушка в церкви мне и сказала, что у католиков есть даже рецепт такой – бездетным нужно усыновить дитё, в семью взять да полюбить. Вот тогда Бог и пошлет им своего ребеночка. А я так думаю – почему это только у католиков? У всех так получается. Ведь если хочешь только для себя – этого мало. Надо не для себя, а наоборот – всего себя отдать, любить слабого и несчастного сироту из всех сил, согреть его, да не теплом, а душой, сердцем. Что бы согрелся, понял, что его любят, и всегда любить будут. Вот тогда Бог и увидит: ты мать или отец. И прежде тебе дите не давалось за грехи твои, а вот теперь видно – можешь быть настоящей матерью или отцом. И рождается у тебя твоя кровиночка. Чудо дивное, прекрасное – твое дитя.
_________________
Когда Дора закончила свой рассказ, в палате хлюпали почти все. Агния прижимала ко рту платочек и пыталась глубоко вздохнуть, а бабка Полина, всхлипывая, приговаривала:
- Вот уж… Да надо же…
Ни у кого не было желания что-то говорить, и только всегда молчаливая Евпраксия произнесла тихим голосом:
- Хорошо то как. Счастливая ты, Дора. А вот я вам завтра другую историю расскажу. Тоже про любовь, – женщина помолчала и, улыбнувшись, добавила. – Про невероятное знакомство, и что после него было.
Следующий день начинался как обычно. Но сегодня, как будто специально, к Евпраксии впервые пришли посетители. Трое огромных мужчин, настолько похожих, что с первого взгляда было понятно: они родственники. Все высокие, широкоплечие, с огромными руками и ногами. В палате сразу стало тесно. Евпраксия расцвела, заулыбалась. Все остальные с невольной усмешкой погладывали на неё – маленькая, худенькая женщина совсем терялась на фоне мужчин. Старший из них гудел густым, низким голосом, старательно понижая его и стараясь говорить тише. А двое молодых, молча смотрели на Евпраксию, и столько любви, нежности и тревоги было в их глазах, что слов не требовалось.
Через час они ушли.
- Муж? – спросила бабка Полина.
- Муж, Илья, – подтвердила Евпраксия. – И сыновья. Их у меня двое – Дима и Степа. Они уже большие мальчики.
Услышав это, все в палате рассмеялись.
- И действительно, большие мальчики, - сквозь смех проговорила Дора. – Очень!
- Так уж вышло, - извиняясь, проговорила Евпраксия. – Мужа вы видели, а у них в родне все мужики такие – рослые и мосластые. И внуков мне таких же больших уже нарожали.
Женщина помолчала и добавила:
- И все внуки мальчишки! Хоть бы одну девочку родили, сорванцы. Но я обещала рассказать о невероятной истории.
История четвертая. Евпраксия: О живом трупе
Вот ведь как получается – я тоже родилась в большой семье. Но только я была единственным ребенком. А семья была у нас такая: двое дедушек, две бабушки, мои родители, сестра отца с мужем, мамин брат с женой. И вот на всех этих взрослых – один ребенок. Я. Мои все работали в театре. Обе бабушки и дед Роман когда-то были актерами, родители и дяди с тетями – кто гримером, кто костюмером, кто осветителем. Вся семья театральная. Только баба Прокся, в честь которой меня и назвали, всю жизнь домохозяйкой была. Все мои кроме неё в домашности были безалаберными, ни поесть толком, ни прибраться. Жили мы в центре Москвы. Квартира у нас была огромная, семь комнат! И очень несуразная какая-то – все комнаты проходные, только одна, где и жила баба Прокся, да кухня были изолированные. Пока я была маленькой, росла с бабой Проксей. Она единственная из всех была хозяйственной и пыталась хоть какой-то порядок в доме поддерживать. А когда я подросла, то все время в театре проводила, он был моим домом - родным, знакомым. Мы иногда всем семейством из театра и не уходили, так и ели и ночевали там.
Когда я в школу пошла, тоже мало что изменилось – после уроков я бежала к маме в гримерный цех. Или к отцу, в костюмерные, или к деду Егору под сцену. Театр был мне домом, родным, знакомым.
Только я, в отличие от своих родных, театром так и не «заболела». Мне в школе биология да химия нравились, и после выпускного отнесла я документы в медицинский институт. Сколько мне пришлось дома выслушать по этому поводу! И слез, и упреков, дескать, семейную династию прерываю! И уговаривали меня и даже ругаться пытались. Но слишком уж мои родные меня любили, чтоб всерьёз на меня сердиться и обижаться.
В институте мне легко учиться было, мое это дело – медицина. А на последних курсах я специализацию выбрала. Единственной из всего курса решила стать патологоанатомом. Не лечить живых, а узнавать у мертвых, почему болезнь победила. И одной из причин моего выбора было то, что в морге всегда было тихо. И людей мало. Ведь наша театральная семья всегда была такой шумной, такой беспокойной, что я тишину морга воспринимала с удовольствием.
После института меня в Москве оставили, ведь тогда еще распределение было, но не хватало в городе патологоанатомов, вот меня и направили в московскую больницу работать, да так удачно – больница почти рядом с домом. Я когда на работу пришла, все врачи сбежались посмотреть на такое диво – женщина-патологоанатом, да еще такая птичка-невиличка. Но быстро все привыкли, работала я хорошо, четко, и почти сразу про меня говорить стали – профессионал. Вот только одно меня беспокоило – я никак не могла заставить санитаров морга работать нормально. У нас в больнице этих санитаров было семь человек, и все мужики-пропойцы. Они и дома пили, и на работе квасили. И ладно бы только пили, ведь морг место действительно не веселое, да и клиенты разные попадались. Иногда такое тело привезут, что нормальный человек без дрожи взглянуть на него не может. Вот и пили мои помошнички по-черному. Так они еще и с пьяных глаз все путали: то документы куда-нибудь засунут, то бирку не на то тело повесят, то вместо одного тела родственникам другого покойничка отдадут. Ну да не про то разговор.
Зимой 1975 года был в Москве жуткий холод. Да не один-два дня, а как заморозило в конце ноября, так до Нового года продержался. Много людей поморозилось, а некоторые и до смерти замерзли. В основном пьяницы, те, что до дома дойти не сумели. Их сразу в морг доставляли. Вот и привозит декабрьским вечером скорая такого мужика. Мои санитары его на каталку и в морг, раздели догола, на стол бухнули и ушли в подсобку водку пить. Правда, документы оформить успели. А у меня ночное дежурство. Прихожу я, разбираю бумаги, записи и радуюсь – только одно вскрытие у меня. Да простое какое – вот этого самого замерзшего мужчины. Я подождала часиков до двух ночи, вдруг еще кого из отделений спустят, да и решила заняться делом. Пришла в прозекторскую, свет весь зажигать не стала, только над столом, где мужчина лежал, инструменты подготовила и приступила. Смотрю – на столе молодой мужчина, высокий, большой, мускулатура такая развитая, как сейчас говорят – качок. Волосы светлые, а лицо в тени, его и не видно. Постояла я, посмотрела и в душе даже пожалела – такой красивый мужик и так по-глупому умер. Это ж надо – пьяный замерз. Взяла скальпель, склонилась над ним, и только решила первый разрез сделать, как он глаза открыл и басом спрашивает:
- А чегой-то ты, красавица делать хочешь? – и сел на столе. Уж на что я покойников не боюсь, но от неожиданности в обморок и бухнулась. А, падая, зацепила рукой поднос с инструментами, он с грохотом на пол и рухнул. Тут на шум выскочили из подсобки мои санитары и видят: я на полу лежу, а надо мной стоит мертвый мужик и глазами моргает! Увидел их и спрашивает:
- А я где? – да только ответить некому – санитары тоже в обморок кулями попадали.
Я пришла в себя оттого, что меня трясли что есть силы за плечи. Открываю глаза и вижу: сижу на прозекторском столе, а надо мной возвышается этот самый мужик.
- Где я? – орет. – Что со мной?
- Вы умерли и находитесь в морге, - лепечу я, а сама вижу – на груди кожа надрезана, а из неё кровь сочится. И тут я понимаю, что мужчина живой! А он, как слова мои про морг услышал, кинулся к двери, перепрыгивая через санитаров, распахнул её и был таков.
Слезла я со стола, стала в чувство санитаров приводить, а сама думаю: надо бы за мужиком бежать, ведь он голый убежал и либо в больнице кого-нибудь напугает, либо опять замерзнет. Бросила я своих помощников и кинулась искать пропажу. Побегала по коридорам, но так никого не нашла. Утром на пятиминутке, делать нечего, докладываю – так, мол, и так, при вскрытии покойника выяснилось, что он живой. Перевести в палату не могла, так как пришедший в себя пациент из больницы сбежал. Говорю, а народ веселится! Вот так труп! Резвый какой! Главврач позвонил в милицию и пытался узнать – не попадался ли им на улице голый человек. Там, когда уяснили что к чему, посмеялись и ответили, что голых мужиков на улице нынче не встречали.
Иду я с дежурства домой, а у самой все этот мужчина из головы не выходит. И куда он делся? Убежал на улицу? А ночью ведь мороз был сильный, градусов 30. Ведь замерз бедолага, особенно если ему далеко бежать надо было. Прихожу домой, а там непривычная тишина и мои домашние на цыпочках ходят. Отец меня на кухню увел и рассказывает:
- Доча, мы нынче ночью из театра поздно ушли, ведь премьеру готовим, ну, ты знаешь. Идем мы по улице, уже почти к дому подошли, и вдруг видим, бежит по улице молодой человек, и представляешь себе – голый. Глаза несчастные, говорить не может, так замерз. Ну, мы его ухватили и к нам домой привели.
Я как про это услышала, так и заорала:
- Где он!
- Тише, не кричи! Мы с братом его в ванне отогрели, и спать уложили. Он нам рассказал, что на заводе две смены у станка отстоял, потом домой пошел, а по дороге видимо заснул. И упал. Так его в морг отвезли, чуть не разрезали. И это живого! Он едва отбился и убежал!
Тридцать часов спал мой сбежавший «труп», а когда проснулся, мы познакомились. Все, что он отцу с дядей оказалось правдой – Илья действительно уснул на ходу, и пьяным он не был, оказывается, он вообще алкоголя не переносит. Ох, и намаялись мы с моими домашними, когда одеть его пытались. Ведь ему были малы и папины, и дядины штаны и рубашки. А его собственную одежду мои санитары пропить успели, пока мы Илью искали да отогревали. Тогда дядя из театра одежду принес. И пошел домой Илья в удивительном виде – в галифе времен Гражданской, в бархатной куртке и рубашке с кружевным воротником, а сверху все это великолепие овчинным тулупом прикрыли.
А через два дня Илья снова пришел. Принес театральную одежду и цветы. И где он их тогда в морозной Москве нашел только? А через два месяца мы поженились. Илья был, как тогда говорили, лимитчиком и жил в заводском общежитии. Поэтому после свадьбы поселились мы в нашей квартире. И вот уже больше двадцати лет живем, душа в душу.
_________________
30 января выдалось пасмурным и вьюжным. За окном мельтешил снег, небо было низким и казалось – протяни руку и притронешься к нему, твердому и холодному.
Больничная жизнь катилась своим чередом, с привычными делами: завтрак, процедуры. разговоры не о чем… Только бабка Полина была с утра непривычно молчалива и тиха. Она впервые за все время плохо ела и подолгу уходила из палаты, потом возвращалась, бесцельно перебирала что-то в своей тумбочке и снова уходила.
- Ты чего маешься, бабка Полина? – не выдержала Дора.
- А? Что? – вскинулась та, непонимающе глядя на женщину.
-Да с утра места себе не находишь, мечешься из палаты в коридор и обратно.
- Ничего, ничего… - непонятно ответила старуха и снова вышла в коридор.
Женщины переглянулись, но больше бабку не трогали.
После ужина, когда все устроились на своих койках, бабка тихо спросила:
- Мой ведь черед, девочки? Рассказывать… - она как-то робко обвела всех глазами.
- Твой, твой, бабуся! – весело подтвердила Агния. – Мы же договаривались – каждая должна рассказать свою историю.
- Свою… Вот то-то и оно, что свою… - вздохнула бабка. – А если… но вот как… ну…
- Да не бойся, баба Поля! – Дора одобряюще посмотрела на смещенную старуху. – Рассказывай! тебе ведь вон сколько лет! Неужто за такую длинную жизнь с тобой ничего интересного не случилось? Встречи там, или наоборот…
-Вот если только, что наоборот… - вздохнула бабка.
История пятая. Бабка Полина: Прощанье славянки.
- Слушала я вас, деточки, и радовалась – вон, как все хорошо да ладно у вас в жизни случилось… - бабка Полина шмыгнула носом, ненужно поправила на груди халат. – Даже у тебя, Мариша, несмотря на прощелыгу-мужа твоего, а я… Вот, поверите ли, весь день вспоминала – чтоб такое, нет, не вспомнила…
- Да неужели ничего в твоей жизни интересного не было? – удивилась Дора. – Тебе лет-то сколько?
- Восемьдесят пять в этом году исполнилось…
- Ну, вот видишь!
- Годы-годы… - старая женщина вздохнула и съежилась на стуле, став похожей на маленькую грустную птицу. – Только вот как быть, девочки, про что рассказывать, если жизнь у меня такая несуразная получилась. Замуж вышла, да женщиной так и не стала, детей ростила, да матерью никогда не была… Всю войну провоевала, да оружия никакого в руках не держала…
- Это как же? – удивленно спросила Дора.
- Да уж, баб Поль, ты назагадывала тут загадок! – Марина подошла к старухе и приобняв её ласково добавила. – Давай уж все по порядку…
- По порядку, говорите… Замуж я вышла 24 июня 1941 года. Мужа молодого в армию прямо из-за свадебного стола взяли. Вот так и получилось: замужней стала, а женой не успела. Всю войну я прачкой да санитаркой в госпитале проработала, сапоги и гимнастерку носила. Рядовая Кострова, полевой госпиталь шестнадцать дробь восемьдесят два. От Калуги до Берлина дошла, а оружия в руках не держала.
- А муж? – осторожно спросила Дора. – Погиб?
- Всю войну мы с ним переписывались. Его что-то, может любовь моя, хранила да берегла – ни ранения, ни царапины даже. Но вот встретиться за всю войну ни разу не удалось. Он у меня танкистом был. Победу я встретила под Берлином, а Митенька мой под Прагой. Когда война закончилась, меня не сразу из госпиталя отпустили, только осенью.
- А муж?
- Митю с его частью на Дальний Восток перебросили. Вот ведь как бывает - всю Отечественную он без единой царапины провоевал, я уже на встречу надеялась, домой вернулась и стала ждать. - И что? - спросил кто-то и женщин.
- А вот там, на Дальнем Востоке он и пропал. Получила я в декабре сорок пятого извещение: Костров Дмитрий Федорович пропал без вести во время боёв с японцами. Был бой, и во время его танк мужа был подбит, но было известно, что Митя и другие вылезли живыми. А вот больше их никто и не видел. Но я не поверила, что Митя погиб и стала ждать. Ведь в госпитале, где я работала, на всякие случаи насмотрелась: и память солдатики теряли, и домой не хотели возвращаться, те, кого покалечило сильно. И ведь не просто так ждала, нет, я писала и в часть, и в госпитали разные, потом еще в дома инвалидные. Много, ох как много я писала. И ждала, и верила: вот однажды постучится в мою дверь Митя, живой. И так я в это верила, что никаких мужчин в свою жизнь не пускала.
- Что, так всю жизнь и прожила одна? - изумленно смотрела на старуху Агния. - Столько лет?
- А как же иначе, девонька? - тихо ответила бабка Полина. - Я ведь слово дала, обещала что верной буду и ждать стану, столько, сколько нужно будет.
- Но ведь не всю же жизнь? Бабулечка, милая, но ведь нельзя же так!
- Почему же? - удивилась старуха.
- Но ведь ты живая, когда молодая была, неужто замуж не хотелось? И деток? Вот ты говорила - ты детей растила?
- Ну да, сначала племянников, а потом, когда в Москву перебралась, чужих нянчила. Много у меня таких деток было, я ведь хорошая нянька была. Мои детки до сих пор ко мне приезжают, звонят, с праздниками поздравляют.
Вот сейчас я тоже с одним мальчонкой сижу, упросили меня, из школы его забираю, обедом кормлю, занимаюсь, пока его мамка с папкой на работе. Его тоже Митей зовут, хороший мальчик, умненький да светлый.
- Но это чужой ребеночек, баб Поль, - тихо сказала Агния. - Вот он вырастет и что? Опять останешься одна?
- Ну не могла я, девонька, слово своё нарушить. Да и всех мужчин, что в моей жизни появлялись, я с Митей сравнивала. И ни кого лучше не нашла. Только один был похожим, Петром его звали, я уж совсем согласилась замуж выйти, да только пришла домой, глянула на фотографию Мити и вспомнила, как тогда на вокзале музыка играла, голос мужа и слова его: «Дождись меня, Полюшка!» и не смогла. Объяснила все, вроде понял меня Пётр, ушел без обиды. Так и не сложилось больше ни с кем...
Голос старухи становился все тише, остальные женщины тоже молчали.
- Вот и получается, что не могу я вам ничего такого рассказать, уж извините.. Не интересная у меня жизнь была, обычная. - Бабка вздохнула, легла и накрылась тонким одеялом.
В палате стало тихо. Все молчали, обдумывая слова старухи. Агния недовольно морщилась, Дора задумчиво рассматривала потолок.
- Нет, не понимаю, - неожиданно произнесла Агния. - Ты уж меня извини, бабуля, но вот так ждать всю жизнь? И чего?
- Молодая ты, вот и не понимаешь, - сердито ответила ей Дора. - У вас, современных все просто: захотели — поженились, расхотели — разошлись. Нет, конечно и сейчас бывает такая вот верность, но уж больно редко.
- А что за музыка была, бабка? - вдруг невпопад спросила Евпраксия.
- Марш, старый, его давно уже не играют. «Прощание славянки» называется. - ответила бабка Полина. - Нынче уж небось и не помнят, что у него еще слова есть.
Она села в кровати и запела:
"Наступает минута прощанья,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза».
Тоненький, дребезжащий голосок старухи звучал удивительно торжественно и трогательно. Пропев один куплет, старуха замолчала.
- Только вот жаль, что всех слов я не помню.
- А я помню, только другие. - сказала Евдоксия и запела.
Этот марш не смолкал на перронах,
Когда враг заслонял горизонт.
С ним отцов наших в дымных вагонах
Поезда увозили на фронт.
Он Москву отстоял в сорок первом,
В сорок пятом — шагал на Берлин,
Он с солдатом прошёл до Победы
По дорогам нелёгких годин.
И если в поход
Страна позовёт
За край наш родной
Мы все пойдём в священный бой!
Слова старого марша гулко звучали в палате, им, казалось было мало места, и под их силой приоткрылась дверь в коридор. От окна, к низкому и звучному голосу Евдоксии присоединилась Дора.
Снова даль предо мной неоглядная,
Ширь степная и неба лазурь.
Не грусти ж ты, моя ненаглядная,
И бровей своих темных не хмурь!
Уже давно смолкла песня, за окном стояла глухая ночь. Спокойно посапывала Марина, ей вторила тихим похрапыванием Дора. Евдоксия спала тихо, привычно натянув на голову одеяло, Агния даже во сне хмурила тонкие брови. Не спала только старуха. Она сидела на холодном стуле и слепо смотрела в темноту за окном, но не снег и ночь видела она - перед глазами стоял высокий парень с синими глазами и кудрявым чубом. Он улыбался и взгляд его глаз был добрым и чуточку виноватым.
- Вот видишь, Митенька, как оно все сложилось... -беззвучно прошептала бабка. - И всю жизнь мы прожили вместе, не так, как хотели, но вместе...
_________________
Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php
http://www.diary.ru/~9551412/ |
|
ИМХО я бы поменял истории местами и закончил бы все-таки рассказом Доры.
