Таллина! Солнце ясное, прости, никак не могла собраться с мыслями *покосилась на твою подпись* и откомментировать.
Рассказы замечательные.
Интересные, живые, заставляющие думать, плюс к тому - написанные очень хорошим языком.
Да, такую прозу сейчас издать невероятно трудно...
Но я надеюсь однажды увидеть их на прилавке книжного. Удачи, сил и огня. _________________ Мой внутренний мир построен по принципу букваря,
Я знаю ваш кодекс, но мне веселей дурить.
(с) Умка
Таллина! Прочла все разом, под конец разревелась. Спасибо тебе. _________________ Чудны дела твои ,Господи, в информационном пространстве! Получила новою квартиру.http://zamok.pp.ua/index.php
За двадцать лет работы в больнице, Надюша выработала для себя несколько важных правил. Во-первых, ничему не удивляться: ни диагнозам, ни звучным именам некоторых пациенток, ни нарядам больных, ни их капризам, короче — ни чему. Во-вторых Надюша научилась вести себя с больными по принципу: «пациентка — медсестра». Все взаимоотношения с женщинами, лежавшими в радиологии, были на уровне: «Иванова-Петрова-Сидорова! Сдайте анализы! Пройдите в смотровую! Примите лекарство! Вам нужно лечь, сейчас процедурная сестра поставит вам капельницу!», и всё. Она научилась слушать, но не слышать жалоб больных, их бесконечных рассказов о боли, болезни, их семьях, детях и мужьях, весь тот поток чужой, ненужной ей, Наде Зверевой, информации. И, наконец, самое главное правило — не вступать с больными в дружеские отношения.
Эти правила Надя придумала себе не от того, что была равнодушной женщиной, нет, как раз наоборот. По молодости, в первые годы работы в окнологическом отделении, Надя жалела женщин, лежавших в её палатах, переживала за них, сочувствовала, даже плакала иногда. Но потом поняла — больных много, их с каждым годом становилось всё больше и больше, а она одна. «Всех не согреешь, не отжалеешь, а вот своё сердце сорвешь и нервы измотаешь», - решила когда-то Надя и стала отличной медсестрой. Исполнительной, в меру заботливой, легко встречающей очередную несчастную пациентку, и также легко расстающуюся с ними.
Но, однажды, в мае, все железобетонные принципы Надежды, её правила и выдержка, дали слабину. Причем сразу с тремя больными. И если в отношении одной из них всё было более или менеее понятно — Натэлла тоже была медсестрой и работала в больнице, пусть другой, но в больнице, и тут свою роль сыграла профессиональная солидарность, то в отношении двух других женщин все было сложнее.
Они пришли в отделение в течение одной недели. Первой появилась Лана. Невысокая, полная, с бледным лицом и белыми волосами, постриженными хорошим парикмахером, настоящая бизнесвумен. Деловая, с печатью вечно занятой дамы, она была очень возмущена в тот день. Возмущалась Лана прежде всего своим организмом: как он посмел занедужить, а она именно так назвала свою болезнь, именно тогда, когда у неё столько дел — новые контракты, переговоры, встречи и прочие дела. Другим источником недовольства Ланы были врачи: что значит нельзя вылечить дома? Почему она, занятая деловая женщина, должна тратить время на лежание в больнице? Возмущалась Лана не долго, до разговора с врачами. Она была женщиной умной и сразу поняла всю опасность своего положения: рак, последняя стадия, та непонятная язва на копчике, что появилась недавно и так докучала ей — метастаз, а вздувшиеся лимфоузлы еще одно подтверждение диагноза. Понять-то она поняла, но стиля жизни не изменила даже в больнице. Соседки по палате уже на второй день пожаловались заведующей отделением на непрерывные звонки Ланиного мобильного, на горящую почти до утра лампочку над её кроватью, при свете которой она то что-то считала на калькуляторе, то что-то писала в ноутбуке. Выслушав замечание Мирры Львовны, Лана перебралась с телефоном, калькулятором и компьютером в холл и там развернула филиал своего офиса. Правда проработала в таком темпе женщина не долго, до третьего сеанса облучения. В тот день её привезли после процедуры в кресле, обессиленную, с синяками под глазами. Лана отключила телефон и впервые за время пребывания в больнице пролежала в постели весь день.
А на следующий день в отделение пришла Лина. В отличие от Ланы, эта женщина была высокой и худой. И она уже всё знала про свою болезнь, про то каким будет лечение и чем оно будет сопровождаться. Лина была администратором в каком-то офисе, привыкшей держать себя в руках, сдерживать эмоции. Всегда спокойная, доброжелательная, с вечной улыбкой на лице, Лина была похожа на англичанку Меридит, работавшую в радиологии по обмену студентами и интернами. Когда пришедшая на дежурство Надюша разбирала процедурные листы, она наткнулась на лист с фамилией Лины и поразилась — той было назначено облучение с дозами на грани возможного. Надюша влезла в карту и прочитала там все результаты обследований и анализов. Два десятка лет работы в отделении помогли ей понять, что положение спокойной и улыбчивой женщины не просто тяжелое, оно, по сути, безнадёжно. К тому же, в отличие от большинства пациенток, Лина еще и испытывала сильную боль. Когда Надя подняла голову от карты, она увидела в холле Лину. Та со спокойным лицом, четким и ясным голосом объясняла что-то соседке по палате. Почувствовав взгляд медсестры, Лина взглянула на неё и улыбнулась, и в этой улыбке было столько доброты и спокойствия, что Надюша вздрогнула от жалости и сочувствия.
Натэлла, жгучая брюнетка с троднопроизносимой грузинской фамилией, пришла в отделение в дежурство Надюши. Она профессионально ответила на вопросы медсестры, тут же сообщила, что она тоже медик, что работает в больнице, в приёмном отделении и, с милой улыбкой на лице, потеряла сознание у стойки поста. Когда она пришла в себя, то тут же поинтересовалась — где в отделении можно покурить. Положение Натэллы было очень серьёзным, её болезнь возникла быстро, также быстро развилась в чудовищную опухоль и дала метастазы.
На пятиминутке, заведущая отделением Мирра Львовна, сообщила врачам и медсестрам, что положили трёх больных, очень тяжелых, почти безнадёжных. Она потребовала от сестер, чтобы те внимательно смотрели за Ланой, Линой и Натэллой. Все помнили прошлогоднюю историю с пациенткой, которая выпрыгнула из окна, когда четыре недели облучения не дали положительных результатов. Разбирательство тогда вымотало нервы всем — врачам, сестрам, санитаркам и даже охранниками. Повторения подобного не хотел никто, поэтому за тяжелыми больными смотрели очень внимательно и без напоминаний заведущей.
А смотреть за этими дамами было и трудно и интересно. Когда они впервые встретились в курилке, произошла громкая ссора. Лана, уже испытавшая «прелести» облучения, обругала больницу. Натэлла тут же, с места в карьер, встала на защиту врачей и персонала. Слово за слово, дамы разругались вдрызг, чему еще очень поспособствовали кавказский темперамент одной и деловая самоуверенность другой.
- А вот послушайте по этому поводу есть анекдот, - спокойно, как будто и не было ни каких громких слов и ругани, вмешалась вдруг Лина и рассказала очень смешную историю про двух поругавшихся дам. Все, кто был в курилке, рассмеялись. Лана и Натэлла хохотали наравне со всеми, обе досмеялись до слёз, всхлипывая на плече друг у друга, а Лина, со спокойной улыбкой наблюдала за ними. С тех пор все трое стали неразлучными.
Их положили в разные палаты, но женщины старались держаться вместе: в столовой, на процедурах, на коротких прогулках, в курилке. Они вроде и не прилагали к этому каких-то усилий, не договаривались о встречах. Их просто тянуло друг к другу. Надя впервые за много лет стала внимательно слушать что говорят эти женщины о себе, своей жизни, о семьях и друзьях. Палаты радилогического отделения находились в старом, пятиэтажном, корпусе, но в нем больные просто лежали, приходя в себя после облучения, а вот лечение происходило в другом корпусе больницы. Чтобы попасть туда приходилось спускаться с пятого этажа, проходить по длинному переходу в дрогое здание, потом выходить на улицу и только потом заходить в лечебный корпус. Большинство пациенток совершали это ежедневное путешествие самостоятельно, но тяжелых больных, таких как Лана, Лина и Натэлла, сестры отвозили на облучение и обратно в креслах-каталках. Дорога в один конец занимала минут пятнадцать-двадцать и за это время больные успевали много рассказать о себе.
Первой, кого повезла на облучение Надюша, была Натэлла. Она весело жестикулируя, с каким-то детским недоумением, поведала медсестре историю своей болезни. Натэлле удивительно не повезло — как и все работники больницы она прошла в декабре диспансеризацию.
- Нет, ты понимаешь, всё было нормально, - быстро говорила она, - а потом, в конце апреля, в приёмное отделение привезли бомжиху. Да такую пьяную и буйную! Она с каталки свалилась и спьяну драться стала. Мы её принялись поднимать, вот тут она мне ногой в живот и заехала. Да так больно! У меня вдруг кровотечение открылось. Наши меня на каталку и к нам же в хирургию откатили. Там ретнтген, то да сё. Гляжу я на докторов, а они глазки от меня прячут, темнят чего-то. Ну, я на них быстренько так наехала, говорю — выкладывайте, чего это со мной. Ну, мне и выдали — опухоль, говорят, у тебя. Она от удара этой чокнутой и закровила. Я им — какая может быть опухоль? Я же пять месяцев назад у вас же осмотр проходила, всё нормально было! А они мне и отвечают — не знаем, сами в непонятках. Ну, наш главный с вашим переговорил, меня сюда и отправили. Нет, Надюш, ты мне скажи — как такое может быть: полгода назад — ничего, а сейчас, в мае - последняя стадия?
От необходимости отвечать Надежду спасло то, что они уже добрались до лечебного корпуса, и пока она ждала Натэллу, что бы отвести её в палату, в голове крутился невысказанный ответ: «Да, девочка моя, такое бывает. Редко, но бывает. Врачи между собой называют это ураганным развитием опухоли. Тебе, бедняжка, просто не повезло. А может быть опять сработало это треклятое правило: медики даже насморком болеют с чудовищными осложнениями. А тут такая болезнь. Может так, а может тебе просто так не повезло, а судьба такая? Жаль что так уж тебе выпало».
Вернувшись в отделение, Надя и Натэлла попали в эпицентр грандиозного скандала, с криками, руганью и даже слезами. Главной причиной всего этого безобразия была, как ни странно, спокойная и вежливая Лина, а участниками - её лечащий врач, молоденькая Ирина Юрьевна, заведущая отделением, медсестра Тоня и практиканты. Вслушавшись в гвалт Надюша поняла — Лина категорически, наотрез, отказывалась от передвижения в кресле. Она спокойно и твердо стояла на том, что на лечение будет ходить сама, пешком. Разве только спускаться с пятого этажа будет не по лестнице, а на лифте. Её не убедили ни доводы врачей, ни слёзы обиды Тони. Лина внимательно слушала всех, потом взглянула на часы — подходило время её очередного сеанса, - развернулась и вошла в лифт. Все остолбененло смотрели на захлопнувшиеся за упрямицей двери и молчали.
- Надежда! Отправляйтесь за ней, - голос заведующей отделением дрожал от ярости, - возьмите кресло. Оно ей понадобится потом, после лечения.
Мирра Львовна развернулась и удалилась в кабинет, громко захлопнув за собой дверь. Остальные участники скандала, подождав минуты три, тоже разбежались по своим делам.
Надя догнала Лину уже в переходе. Она не стала уговаривать женщину, а просто молча шла рядом с ней, волоча за собой погромыхивающее кресло. Лина покосилась на медсестру, потом улыбнувшись сказала:
Я все понимаю. И знаю — оно, - Лина указала на кресло, - мне понадобится. Но не сегодня-же. Ведь только второй сеанс. И стоило так спорить?
- А чего Тоня ревела? - поинтересовалась Надя.
- А ей велели меня силой усадить, - рассмеялась Лина, - а я ей и говорю — не лезь, а то стукну!
И что, действительно бы ударила? - удивилась Надя.
- Да ты что! Я же пошутила, еще и глаза такие страшные специально сделала, - и женщина скорчила зверскую рожицу, показав какие глаза она сделала. - А Тоня в голос как заревет! Вот чудная девица.
Лине еще два дня удалось доказать всем, а прежде всего самой себе, что она может вести себя как здоровая женщина, ну а потом... Потом начали действовать ударные дозы облучения, появилась дикая слабость, сухость во рту и прочие прелести столь жесткого лечения. Все три приятельницы теперь большую часть времени проводили в курилке или холле. Они, не смотря на плохое самочувствие, всё время либо смеялись, рассказывая анекдоты и смешные истории из своей жизни, либо спорили, либо что-то обсуждали.
Как-то вечером, когда большая часть больных уже спали, а Надюша убиралась в процедурке, туда заглянула Натэлла и нарочито таинственным шепотом поинтересовалась:
Слышь, коллега! У тэбя гидроперит есть? В таблэтках?
Есть, - удивленно ответила Надя, - а тебе зачем?
- Волосы красить будэм! - Натэлла, говорившая на русском как истинная москвичка, тем не менее любила, время от времени, поиграть грузинским акцентом. - А то тут в больнице, совсэм от моды отстали!
Надюша, прихватив упаковку таблеток, направилась к душевой. Там раздавались приглушенные голоса и смех. Посреди комнаты на табуретке сидела Лана, закутанная в простыню. Над её волосами с ножницами в руках колдовала Лина. Она так ловко и профессионально стригла подругу, что оставалось только удивляться. Зеркало в комнате было только одно, и укреплено оно было высоко на стене, так что видеть себя Лана не могла.
- Ты смотри, только не перестарайся, - жалобно просила она Лину, - я ведь в очень дорогом салоне стригусь.
-Не бойтесь, клиентка, - протараторила Лина, - усё будет как в луччих домах Ландону и Парыжу!
Умирающая со смеху Натэлла с удовольствием наблюдала за процессом. Увидев Надю, она обрадовалась.
А вот и представитель фирмы «Лонда-раоколор»! - возвесила она.
После стрижки, действительно удавшейся Лине, Лану волосы Ланы обесцветили до ослепительно белого цвета. И, как ни странно, ей это очень шло. Яркий и чистый цвет волос отвлекал взгляд от серого лица и кругов под глазами.
- Послушайте-ка, представитель, - вкрадчиво поинтересовалась Лина у Нади, - а что это у вас на голове? Как называется сие безобразие? - и она стянув шапочку с головы медсестры, взлохматила той волосы. - А ну-ка, садитесь.
Импрвизированная парикмахерская закрылась далеко заполночь. Лина подстригла и Надю и Натэллу, а они высветлили ей волосы - «перушками», как назвала это Натэлла. После стрижки и покраски они все: три пациентки и медсестра, отправились в сестринскую пить чай.
--Как хочется жить, девочки! - неожиданно, прямо посреди веселого разговора, вдруг сказала Натэлла. - Я только когда сюда попала, поняла — как прекрасно жить. Даже так, как я раньше жила, до болезни — работать до дикой усталости, ругаться с мужем, радоваться дочкиным пятеркам, считать копейки до зарплаты, штопать драные джинсы и лопать дрянную колбасу. И жить!
Все замолчали. Надя посмотрела на женщин и увидела — все думают так же. У всех на лицах и в глазах светилось желание — жить! Они молчали, потом как-то быстро собрались и разошлись по своим палатам.
А назавтра Наде позвонили из дома: пришла телеграмма от отца — мама заболела и лежит в больнице. Она уехала, не успев ни с кем попрощаться. Вернулась Надюша через три недели и не застала ни Ланы, ни Лины, ни Натэллы. У других сестер она узнала — через два дня после её отъезда у Натэллы отказала почка и её срочно перевели в другую клинику, Лану и Лину после курса облучения выписали на реабилитацию и со дня на день они должны вернуться.
Но женщины не появились ни через день, ни через неделю. И именно Надежда получила распоряжение от Мирры Львовны — позвонить им домой и узнать, почему они до сих пор не явились на лечение.
У Лины телефон не отвечал. А у Ланы трубку сняли, и чей-то женский голос равнодушно сообщил — Лана умерла, две недели назад, отказало сердце. Надя осторожно положила трубку и отправилась к заведущей отделением. Кабинет Мирры Львовны ноходился в лечебном корпусе, и всю дорогу до него Надя повторяла про себя слова: «Умерла. Отказало сердце. Умерла. Отказало сердце». Когда она шла по длинному переходу её окликнула приятельница из приёмного отделения:
- Надь! Привет! Давно тебя не видела, ты уезжала, да? Слушай, у вас в отделении больная лежала, помнишь — грузинка? Она тоже, как и я, в приемном работала, в другой только больнице. Так вот, знаешь, она умерла — в институте на Каширке, мне сегодня подруга из той больнице позвонила, вот иду к вам сообщить.
В голове у Надюши вдруг что-то взорвалось и она потеряла сознание. В себя она
пришла уже в палате, в терапии. Ей сообщили — резко поднялось давление, гипертонический криз, но все нормализовалось, ни чего страшного. Продержали в больнице пару дней и выгнали в отпуск.
После отпуска Надя в больницу не вернулась. Даже заявление об увольнении туда отвез муж. Он, глядя на неё то на рыдающую, то тупо сидящую у телефона и набирающую один и тот же номер, понял все. И взял на себя и разговор с больничным начальством и оформление бумаг.
Надя устроилась в поликлинику. Работы было много, к тому же сын заканчивал школу, болели то её родители, то свекровь — времени у Нади на воспоминания не было. И она очень этому была рада. Вспоминать было больно. Только однажды, год спустя, она, проезжая по делам мимо своей больницы, задала себе вопрос: «Почему именно эти три женщины так глубоко вошли в мою жизнь? Ведь знала я их всего ничего — два месяца! Ну почему именно они, их жизнь и смерть, так перевернули меня?». Надя смотрела сквозь пальное окно, но не видела улицы — перед глазами снова и снова появлялись они: Лана с белыми, только что постриженными и выкрашенными волосами, смеющаяся черноглазая Натэлла и спокойная, улыбающаяся Лина. Почему за двадцать лет работы в больнице, именно их судьба так задела её? Ответа она так и не нашла.
Через год Надюше позвонили из радиологии — отделению исполнялось пятьдесят лет и больничное начальство устраивало праздник. Приглашали всех, кто когда-либо работал в отделении, и Надя согласилась приехать. Больница встретила её привычными запахами, знакомыми лицами. Надя была рада увидеть всех, с кем так долго работала и её тоже были рады. На празднике было много воспоминаний, подарков, разговоров, новостей. И самую важную для неё новостьНаде сообщила Мирра Львовна.
- Ты тогда уволилась, и не знаешь — тебя разыскивали. Помнишь, в отделении трёх больных положили перед твоим увольнением? Тяжелые еще очень были? Двоих мы не вытянули, а одна, самая безнадежная между прочим, - выбралась! Она у нас еще три месяца лежала, такую дозу девочка хапнула не без моей помощи — жуть! А что было делать? Химия ей была противопоказана, хирургия тоже, вот и облучали до облысения.
- Миррочка Львовна! - взмолилась враз взмокшая Надя. - Милая! Не надо про облучение, скажите — она что, жива? Лина жива?
- Ну да, я тебе про то и говорю — жива и даже здорова, ну, насколько это можно. Опухоль мы ей выжгли, кровь попортили, но жива осталась. Да, она же тебе записку оставляла! Где-то у меня в столе до сих пор лежит.
Надя уговорила заведующую дойти до кабинета и найти записку. Глядя на взволнованную и побледневшую Надюшу, старая врачиха видно всё поняла и поддалась на уговоры. И вот в руках у Нади подрагивает сложеный листок. На нем чернеет надпись, сделанная черным фломастером: «Надежде». Она, замирая и не дыша, очень осторожно разворачивает записку. На листке только несколько слов:
«Как хорошо жить! Спасибо за надежду. Лина». И внизу — номер телефона. _________________ Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php http://www.diary.ru/~9551412/
Отличный рассказ, спасибо! Я пытаюсь представить, как можно писать такие "душещипательные" вещи, писать о чей-то боли. Мне думается, что автор, когда пишет, переживает сам боль свох персонажей, или это переживает только читатель? Я практически никогда не читаю грустные произведения, - позиция подобная Вашей Надежде, - исключение делаю только для случайно попавшихся мне хороших вещей и для Ваших рассказов. Не понимаю, как такое можно написать!? Хорошо ещё, если история заканчивается относительно благополучно, например, как эта, а если нет? Неужели так писать не больно?
Больно. Иногда страшно и невозможно. У меня есть два-три сюжета, уже вроде и писать начала, но... Страшно, больно, иногда противно, иногда весело и грустно. Всё, о чем пишу в этой теме я знаю - людей, ситуации, события. Пишу и про себя, про то, что случилось лично со мной, с близкими друзьями, знакомыми, соседями А как можно такое писать? У меня другой вопрос - а как можно про это НЕ писать? _________________ Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php http://www.diary.ru/~9551412/
Обычная больничная палата обычной московской больницы: шесть кроватей, столько же тумбочек, стол у окна, в углу раковина с маленьким зеркалом над ней. В палате лежат шесть женщин, разного возраста и, как говорят умные телеведущие — социального круга. Отделение, к которому относится палата — терапия, и в палате собраны пациентки с разными диагнозами: от пневмонии до подозрения на инфаркт. Время действия — последняя неделя декабря.
Так получилось, что всем им шестерым придется встречать Новый год на больничной койке. Женщины на это решение врачей отреагировали по-разному. Самая старая из них, бабка Полина обрадовалась, ведь она жила одна и впервые за много лет будет встречать праздник в компании, А самая молодая, тридцатилетняя Агния, наооборот, расстроилась до слёз. Но врачи решили — больные смирились. И стали готовиться к празднику, ведь больница не больница, а Новый год встречать надо. Родственники принесли игрушек и мишуры, женщины нарезали из бумажных салфеток снежинок и налепили их на окна и стены. Муж Агнии Денис принес маленькую живую елочку и палата преобразилась.
Когда до праздника осталось шесть дней, включая тридцать первое декабря, сломался телевизор, что принесли Доре Степановне дочка с зятем. Это была катастрофа! Вечерами большая часть палаты собиралась у кровати Доры и с интересом смотрели всё подряд: сериалы, ток-шоу, новости и различные игры. Денис забрал телевизор и обещал его починить до праздника. Но что делать вечерами? Смотреть на темный парк за окном скучно, бродить по коридорам тоже. Можно было читать, а именно так и делали Агния, Марина и Дора Степановна. Но выяснилось, что лампочки над кроватями тусклые и от напряжения начинали уставать глаза и болеть голова. А бабка Полина и лежащая у окна Вера Сергеевна читать не могли вообще - и у той и у другой глаукома. Шестая жительница палаты, со странным именем Евдоксия, читать не могла, потому что над её кроватью лампочки не было вообще. И вот тогда Марине пришла в голову идея: рассказывать истории. Каждая женщина должна была рассказать историю, не важно — случившуюся с ней ли или с кем-то, главное история должна быть длинной.
Первой вызвалась рассказывать, как автор идеи, Марина.
История первая: О случае, собаке и семейном счастье
- Вот мы как-то говорили о случайностях, что иногда всю жизнь человека изменить могут. Вот и со мной так произошло. Только у меня случайности сначала по-одной происходили, потом в цепочку свились и изменили всю мою жизнь.
Работаю я в детской библиотеке, уже много лет: ко мне мои бывшие читатели уже своих деток приводят. Многих знаю целыми семьями. И вот однажды, пятнадцать лет назад, произошло в библиотеке ЧП — наша уборщица обнаружила в туалете большую коробку, ну, такую, из под телевизора. А когда мы её открыли, то обнаружили там шестерых щенков. Маленьких совсем, у некоторых еще и глазки не открылись. Что делать с этим «подарочком» - не знаем, стоим над коробкой всей библиотекой и умиляемся. Да только понимаем: время к шести, библиотеку закрывать надо, а этих, мелких, куда? А они проснулись, пищат, понятно — голодные. Тут мне в голову и пришла мысль: наши читатели нам их подкинули, они же и помогут. Бросились мы звонить ребятам и их родителем, тем, кого хорошо знали. И уговаривали, и упрашивали, и плакались. Короче — к восьми вечера остался в коробке только один щенок, самый маленький и тихий. Остальные были такие бутузы, живенькие и громогласные, а этот все время молча в уголочке коробки лежал. Взяла его на руки, разглядываю — весь коричневенький — как шоколадка! Носик черненький и на самом кончике, у мокренькой пипочки — светлое пятнышко, как капелька, как будто сметаной капнули и густая капелька на бок сползла. И глазки еще пленкой затянуты. И так мне этого малыша жалко стало, что я и говорю коллегам — не надо больше никому звонить, я его возьму.
Принесла это чудо домой, по дороге сообразила: зашла в магазин за молоком, да в аптеку за соской. Разогрела молоко, налила его в бутылочку, на горлышко соску натянула, к носику псеныша поднесла. А он, бедолага, за день так наголодался, что в пять минут все молоко и вытянул и мгновенно заснул. Лежит у меня на коленях: тепленький, маленький, брюшко как пузырек раздуто, сопит и причмокивает. И так мне тепло стало, не телу, нет. Душе. Жила я тогда с мамой, ни мужа, ни детей не было, и не предвиделось. Мама у меня тогда еще работала, в госпитале. Уйдет на сутки и я одна остаюсь. А дома тихо, пусто и холодно. А в этот вечер мне стало тепло, из-за псеныша что-ли, от его сопения и запаха, от мягкой шкурки и таких нежный ушек. Устроила я его на ночь в корзинке, маленькой такой: постелила туда старый махровый шарф и у кровати поставила. Ночью он раз проснулся, попищал, молока я ему еще пузырек скормила — он и заснул. А утром я проснулась от лая. Звонкого такого - «Яф, яф». Глаза открываю: мама на пороге комнаты стоит и пытается понять откуда звук раздаётся, и вообще — что это за звук такой! Я вниз глянула — стоит это моё приобретенее передними лапишками на краю корзинки и маму облаивает! А как же, чужой в комнату вошел! Мы с мамой полчаса над этаким охранником хихикали, а потом и имя придумали — Рекс. Но, поскольку собачники мы с ней были никудышные, и не знали — прежде чем имя собаке давать, не мешало бы пол её выяснить. Короче, наш Рекс оказался сукой. Это мы только через неделю выяснили, когда собака уже на имя откликаться стала, и пришлось нам придумывать нечто созвучное с первой кличкой, но женское. Думали-гадали, и решили — пусть будет Рекса.
Выросла Рекса не большой, примерно до колена, собакой. И расцветку свою поменяла. Пока была маленькой, была коричневой с белым пятнышком, а как выросла — стала огненно рыжей, ну просто лиса-огнёвка. Как всякая дворняжка Рекса была очень сообразительной: все команды, ну там - «Фу!», «Стоять!», «Голос!» - выучила легко и быстро. Более того, она мои и мамины интонации слушала и реагировала на них как человек. Мы с ней разговаривать стали, как с человеком, дела всякие обсуждать. Мама с Рексой сериалы вместе смотрели, и в напряженных местах реагировали одинаково: смеялись или плакали. Через два годя мы уже и не понимали, как это мы раньше без Рексы жили. Это первая, счастливая случайность.
А вторая, не очень приятная, уже с Рексой крепко связана. Мне в тот год исполнилось тридцать два года. А замужем я ни разу не была, маму мою это дико напрягало, ну как же — не пристроена, одинока, ни опоры, то есть мужа, ни отрады — деток, значит, - нет. И уже лет пять она вела планомерную компанию: «Выдать Марину замуж». Для этого моя мамочка и билеты в кино и театры мне покупала, и в общество «Кому за тридцать» меня записала, и на танцы меня выгоняла. Пару раз в своём госпитале путевки в санатории и пансионаты покупала, а вдруг там кого встречу. А последние два года принялась домой вероятных женихов приглашать: сыновей полузабытых подруг, холостых врачей из своего госпиталя и так далее. Выглядело это так: сначала мамочка начинала рассказывать про случайно встреченную приятельницу: «А ты помнишь, Мариночка, Таню (Маню, Валю, Нину)? Я с ней еще там-то и там-то работала (училась, отдыхала)? Так вот, у неё сын (племянник, друг, сосед) такой человек хороший! И до сих пор не женат, бедняга! Так вот, он сегодня к нам зайдет, принесет книгу (лекарство, пряжу, инструменты). Познакомитесь, вдруг да и понравитесь друг другу!». Потом вылизывалась вся квартира, от прихожей до балкона. Пеклись пироги, меня в обязательном порядке выгоняли в парикмахерскую и заставляли наряжаться в красивый, с точки зрения мамы, наряд. Появлялся «жених», как правило это был или разведеный, или вдовец, или мужчина из разряда маменькиных сыночков.
Пока Рексы не было, я сама ситуации разруливала: одному весь вечер колкости говорю, другому сладкой дурочкой прикинусь. В общем, как-то справлялась. А с появлением собаки мне проще стало. Рекса всё делала за меня: то в присутствии одного лаяла весь вечер, да так звонко, что и разговора не получалось. Другого вообще дальше прихожей не пустила — так рычала, так лаяла, да все свои клыки показывала. Претендент испугался и был таков. А в присутствии третьего всё время выла и скулила. Даже мама поняла что гость не ко двору пришелся. В другой раз мама попыталась с Рексой гулять уйти, на время посещения очередного гостя, да не тут-то было. Собака во двор выскочила, быстренько свои дела справила и — пулей домой. Вот так мы все мамины попытки с Рексой и отбивали.
А в девяносто третьем году, 31 декабря, запросилась наша Рекса на улицу. Да так, что всем понятно было: еще минута и будет поздно. А на часах уже пятнадцать минут двенадцатого. Стол накрыт, по телевизору «Иронию судьбы» показывают, а собака сидит на задних лапках, как белка, передние к животу прижимает и жалобно так, не лает, а выговаривает: «Яф! Ну яф-же!», и в глазах укор. Делать нечего — накинула я куртку, ноги в мамины дутики сунула и повела Рексу на улицу. Выходим из подъезда, и тут моя псина, вместо того, чтобы делать то, зачем просилась, вдруг рванула вдоль дома. Я — за ней. Кричу: «Рекса! Рекса!». А она несётся и ноль внимания на мои вопли. Вижу — подбегает моя мохнатая вредина к мужчину, что на углу дома стоит, и ну перед ним хвостом вилять, да вокруг прыгать. Подхожу, вежливо извиняюсь за поведение собаки, и не гладя на мужчину нагибаюсь, чтобы поймать симулянтку. И вдруг слышу: «Марина? А я тебя столько лет искал!». Выпрямляюсь и вижу: стоит передо мною Александр. Моя первая и единственная любовь. Мы с ним давно, еще в институте познакомились. Был у нас роман, пожениться собирались. А потом он вдруг уехал домой, на Урал, вроде как к матери, погостить, да и не вернулся. Вот с тех пор я одна и жила, да на мужиков не глядела. А тут вот он, стоит и улыбается, несмело так. А в глазах — радость и надежда.
Я думаю, объяснять особо не надо — Новый год мы встречали втроём: я, мама и он. То-есть вчетвером, я про Рексу забыла. А в ноябре девяносто четвертого я сынишку родила, Женькой назвали. Рекса в Саше души не чаяла, только он домой придет, собака ему и тапочки принесет, и у ног сядет, и в глаза смотрит. А уж если он с ней гулять собирался, аж замирала от восторга.
Но через год произошло то, чему я объяснений не нахожу. Приходит как-то муж с работы, а собака на него рычит. Не зло, а как-то укоризненно. Но клыки скалит весьма заметно, и не подходит. А когда он её погладить попытался, чуть за руку не тяпнула. Я глаза на Рексу вытаращила. И началось: каждый вечер рычание и угрозы, ни уговоры, ни наказания не помогали. Дошло до того, что она Сашу к сыну стала не подпускать! Вот тут уж и рычание было всерьёз. И продолжалось это безобразие месяца три. Мы с мамой головы ломаем — что с Рексой приключилось, а ответил нам на это муж. Он собрал свои вещи, пока нас дома не было, и ушел. Записку оставил, мол, извини, дорогая, но я встретил другую, и уже три месяца как её люблю». Вот так! Получилось, что собака измену раньше всех почуяла, да своим поведением нас предупреждала. А мы и не поняли.
И вот теперь мы живём все вместе: мама, я, мой сын Женечка и Рекса. Мама мужа мне больше не ищет, одного хватило. Женька в собаке души не чает, а она в сыне. Одна беда — когда меня дома нет, она ничего не ест! Вот мне и приходится каждый день два раза звонить домой и командовать этой вредине: «Рекса! Кушать!». Ведь иначе и к миске не подойдёт!
__________________________________________________
Все засмеялись. А бабка Полина обрадованно проговорила:
- А я-то всё понять не могла! Берешь телефон и вдруг строго так — кушать! А дело-то вон в чем! Ну, хорошая у тебя история.
Все женщины подтвердили — история действительно хорошая. Агния, помолчав, добавила:
- А завтра я свою историю расскажу. Тоже про случайность и про совпадения. _________________ Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php http://www.diary.ru/~9551412/
Последний раз редактировалось: Талинна (1 Ноя 2008 20:09), всего редактировалось 1 раз
да наши животные порой мудрее и чище нас, они не умеют лгать, предавать, подлизываться. _________________ Хорошая, когда спит клыками к стенке гроба.
У нее милая улыбочка во все 28 зубов и четыре клыка
[b]История вторая: О случае и пользе командировок[/b]
- Вот вы говорите – случай, случайность, совпадение. А я тоже хочу рассказать про это же. И еще про то, какой иногда забавной стороной к нам поворачивается жизнь. – Такими словами начала свой рассказ Агния. – Я училась в сугубо штатском вузе – историко-архивном. У нас даже военной кафедры ни на одном факультете не было. Но, когда я была на последнем курсе, пришли к нам люди из Конторы. Перебрали личные дела старшекурсниц, а в нашем институте парней было – раз-два и обчелся! Выбрали подходящих для них, и стали нас по одной вызывать в деканат. И с каждой вежливо так беседовали: мол, как мы к Родине относимся, да к армии. И как насчет того, что бы послужить Отчизне на боевом посту. Расписывали преимущества, про романтику разведки и контрразведки – в общем, лапши много на уши навешали. Я и моя подружка согласились. По-моему, единственные из всех. После защиты диплома прибыли мы по месту службы и засунули нас в архив бывшей КГБ, а ныне ФСБ. Работа от той, к которой мы готовились отличалась мало, только и отличия что в названии. Вернее в звании – дали нам младшего лейтенанта, выдали форму, да на работу велели приходить строго по часам. А так – такой же архив, те же папки, да документы. Да, еще подписку о неразглашении взяли.
Проработали мы с Ксюшкой там уже года два, уже полными лейтенантами стали, и тут начали нас в командировки посылать. Мы – молодые, незамужние, семьёй и детками не обремененные, кого же посылать, как не нас? Да и нам эти поездки нравились - и бесплатно, и встречали всегда уважительно, и кормили прекрасно за государственный счет. За год побывали мы в городах пяти-шести. И вот, в ноябре, вызывает нас начальник и дает предписание ехать во Владивосток. Мы обрадовались – там мы еще не были, а на океан, да еще на Великий и Тихий, посмотреть очень хотелось.
Прилетели мы в город вечером, устали – жуть. Еще бы, столько часов в самолете просидеть. Нас, как полагается, встретили, на машине отвезли в гостиницу. Не самую шикарную, но – ничего. Номер на двоих, со всеми удобствами. При гостинице ресторан, там нас и прикрепили кормиться, да еще за дополнительную плату можно было взять то, что хочется. Гостиница была трехэтажной, на каждом этаже по четыре номера. И вот вечером следующего дня, в ресторане, подкатывают к нам двое мужчин, тоже офицеры командированные, и тоже из Москвы. Оба из себя видные: один – блондин, Витторио, с большими глазами и шкодливой физиономией Ксюхе очень понравился. А другой, постарше, смуглый и высокий – мне. Недельку мы пообщались вечерами в ресторане, на прогулках да на танцах в клубе, да и состоялось «великое переселение народов» - Ксюша перебралась в номер к блондину, а брюнет, Денис, ко мне. Командировка наша была рассчитана на месяц, но затянулась почти до конца декабря. И за это время мы с Диней поняли, что жить друг без друга не можем. Решили: как только вернёмся в Москву – поженимся.
Вот кто-то скажет - и как это за такой короткий срок можно решить столь важное дело, как женитьба и создание семьи. Но только у нас с Денисом полное совпадение получилось. И по интересам, и по привычкам, и по еде даже. Мне с ним так спокойно, так уверенно было, что терять этого я не хотела. А он мне уже потом, после свадьбы признался, что и ему со мной с первого же дня было хорошо, спокойно и тепло.
Закончилась наша командировка 29 декабря. Мы очень переживали, что можем не попасть домой, в Москву до Нового года: во Владивостоке была штормовая погода, снег с дождем и ветер. Но вот удивительно, только нам закрыли командировку и подписали документы – погода наладилась! Долетели мы без приключений, в аэропорту расселись парами по такси и отправились по домам.
Мы с Денисом решили, что сначала меня до дома довезет, а потом и он к себе отправится. А завтра мы встретимся и с родителями познакомимся, сначала с моими, а потом и к его матери съездим. Динька сел вперед, рядом с водителем. И вот шофер спрашивает – куда даму повезем? Я и говорю – в Отрадное, на улицу Снежную. Только я это сказала, как Денис поворачивается ко мне и смотрит на меня таким странным взглядом. Только он сказать что-то хотел, как водитель его сбил, пристав с вопросами да разговорами. Через час добрались мы до моей Снежной улицы, шофер уточнил номер дома. И опять мой брюнет на меня через плечо удивленно посмотрел. Подъехали к дому, мы вышли, и стал Денис мои сумки выгружать. Гляжу – а он и свой чемоданчик из багажника достаёт. Я ему говорю: «Ты чего? Мы же договорились, что завтра встретимся!». А он как засмеётся и отвечает мне: «А я, дорогая, - говорит, - всю жизнь в соседнем доме живу!».
Вот так! И надо было нам на другой конец света уехать, что бы встретиться, познакомиться и полюбить друг друга. А ведь мало того, что мы в соседних домах жили, так мы еще и в одной школе учились, правда Диня на три года старше меня. И его мама с моей в родительском комитете года три вместе работали и знали друг друга хорошо.
Мы уже семь лет женаты, двое детей у нас. Живем очень хорошо, почти не ссоримся. А на любой праздник – что на день рождения, что на восьмое марта, - мы обязательно произносим тост за город Владивосток и за командировку, что нас, живущих рядом, познакомила. Вот так. _________________ Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php http://www.diary.ru/~9551412/
Талинна
можно сказать - удивительно. А можно - обычное дело . Мой братец уехал не невесть куда, а всего лишь за 250 км для того, чтобы встретить любимую девушку из почти соседнего шахтерского городка...
Да процентов 30 моих знакомых так вот нашли свою половинку... Может, и правда - судьба? _________________ Я - старая гусеница, больная склерозом. Потому никак не могу вспомнить от танка или от трактора....
Талинна
как оно в жизне бывает, всякое случается _________________ Хорошая, когда спит клыками к стенке гроба.
У нее милая улыбочка во все 28 зубов и четыре клыка
Прочитала на одном дыхании. В некоторые момент старалась не заплакать (потому что неудобно в офисе то), а некоторые улыбнули и рассмешили.
Талинна У тебя на одну поклонницу больше _________________ У Волчи теперь есть волчонок!:-Р
Всем спасибо за добрые слова. Чесслово спасибо!
Продолжение:
________________________________________
Следующий день начался обычно: рано утром пришла медсестра с термометрами и лекарствами, потом женщины разбрелись на уколы и процедуры, потом были завтрак и врачебный обход. Так что времени на обсуждение рассказа Агнии не было до обеда. А уж в тихий час женщины наверстали упущенное время — пришлось рассказчице дополнить свою историю подробностями и ответить на множество вопросов.
В пять часов в палату потянулись родственники. Пришел и Денис, на которого все теперь смотрели другими глазами, и высокий Женя, сын Марины. И опять был разговор по телефону, с неизменной командой: «Кушать! Рекса, кушать!». И это уже никого не удивляло. К Доре Степановне опять пришла дочь, но на сей раз без мужа, а с девочкой-подростком, розовощекой и с такими лукавыми глазищами, что сразу было понятно — эта девица хитра, смешлива и очень горазда на проказы. При виде их Дора разцвела, заулыбалась. Они втроём долго о чем-то шушукались и посмеивались.
Вечером, перед самым сном, в палату зашла новая медсестра. Она только сегодня появилась в отделении и потому еще робела, была вежливой и называла больных не по фамилии, а по имени-отчеству.
Дорсифея Степановна это кто? - просила она у женщин.
- Я!, - ответила Дора Степановна и, покосившись на удивленных сопалатниц, добавила. - У меня бабушка верующая была, и нас всех крестили, да имена давали по святкам. На мои крестины и выпала великомученица Дорсифея.
Когда все улеглись, именно Дора Степановна вызвалась рассказывать свою историю, которую она назвала
История третья: Об отчаянии и чуде
- Случай, случайность… , конечно же это в жизни бывает и часто. Но я расскажу вам про другое – про отчаяние и чудо. – Сказав эти слова, Дора задумалась и замолчала. Было видно, что она волнуется. Наконец женщина глубоко вздохнула и продолжила:
- Замуж я вышла рано, мне только восемнадцать исполнилось. Родом я из Долгопрудного, это под Москвой, из большой семьи. Жили мы в огромном доме: дедушка с бабушкой, родители, семеро их детей, тетка с мужем и со своими пятью мальчишками, еще какие-то дальние родственники. Я с детства привыкла, что за стол разом садится человек пятнадцать, спать втроем с сестрами на широком сундуке, в школу ходить почти целым классом. Жили мы хоть и дружно, но в любой семье случаются ссоры и споры, размолвки и скандалы. Так что тихо у нас бывало только под утро, когда все спали. Да и то – сопенье и дыхание стольких спящих… Какая уж тут тишина. Но жили мы хорошо, настоящей семьей, про такие в книжках раньше писали, да кино снимали.
После восьмого класса поступила я в техникум, в финансовый, на бухгалтера. Проучилась положенное время и после выпуска устроилась на работу в районную сельхозкооперацию. Считала я быстро, да не на калькуляторе или на компьютере, – какой там! На счетах! Щелкала так, что костяшки только и мелькали. Ну, да ладно, не о том я…
Проработала я всего месяца три, да и познакомилась с мужем своим будущим. Он работал в какой-то артели, а мы их финансы пришли проверять. И вот знаете, девочки, ну точь-в-точь, как Агния говорила: только я его увидела, ну минут двадцать поговорила и поняла – вот он, мой суженый. И все мне в нем нравится – и рост, и волосы его кудрявые, и глаза серые. А больше всего голос, мягкий такой, но настоящий мужской. И еще – как он на меня смотрел. Так смотрел, что сердце замирало, и дышать забывала, то в жар бросало, то аж озноб по всему телу. Во как! А потом и он мне тоже признался, что с первой же минуты, как меня увидел, с ним такая же петрушка приключилась. Короче – через два месяца расписались мы с ним, и стала я в восемнадцать лет мужней женой.
У него была квартира, да не в частном доме, а в сталинских трёхэтажках, с газом, отоплением, ванной. Мне это все таким чудом казалось: за водой ходить не надо, печку топить тоже, и туалет не на улице, а вот он, рядом, теплый да чистый. А как мне непривычно было первое время, что мы с ним только вдвоем, он да я, и больше никого. Я-то ведь всю жизнь в толпе прожила, вот и не хватало мне шума да гама, толкотни да маеты многолюдной. Но привыкла, обжилась. Делать я все умела – и готовить, и шить, и вязать, и еще всяко разно. А уж для любимого мужа как я старалась: дом у меня блестел – чисто да уютно, обед да ужин всегда свежий, не вчерашний. Рубашки ему настирывала да наглаживала. Но и он, справедливости ради сказать, не сидел на диванчике, руки сложив да газетку почитывая. Нет! Он мне во всем помогал, да и по сей день помогает. И в магазины, и на рынок, и постирать, пока машинки стиральной у нас не было. А больше всего меня удивляло то, что он, мужик, посуду любит мыть. Да так хорошо, быстро и чисто, что смотреть любо-дорого!
В общем, жили мы хорошо. Год живём, второй, третий. Работаем оба, зарплаты хорошие, дом – полная чаша. На море, опять же, каждый год ездили – то на Черное, то в Прибалтику. Все хорошо вроде… Одно плохо – детей нет! Мы с ним не береглись, да и зачем? Друг дружку любим, семья у нас. Да без детей какая же семья? Подождали еще год, да и пошла я к врачам. Меня и у нас Долгопрудном обследовали, и в Москве, в специальном медицинском институте проверяли. И просвечивали, и разглядывали. А уж анализов я тогда насдавала – как целая женская бригада! И вот сказали мне врачи – все у вас, женщина, нормально. Здоровая вы. Надо теперь мужа обследовать, может это у него какая-то причина есть тому, что детей у нас нет. Приехала я тогда домой, и все стесняюсь мужу про то сказать, а ну как обидится? Но всё ж сказала, а он не обиделся. А назавтра договорился на работе и поехал в Москву. И еще недели полторы ездил, да вернулся с теми же словами – мол, здоров ты, мужик. А что дети не получаются, то, что же, бывает. Старайтесь, авось, да и получатся.
Мы и старались, тем более что дело это приятное, да с любимым-то человеком, да ради нас – отчего не постараться? Только ничего у нас не вышло ни через год, ни через пять. Нет деток, и всё тут! А у моих сестер, ну как назло! – у одной уже трое, у второй – двойняшки, и третья беременной каждый год ходит. И так мне на это тошно смотреть было, ужас. Как ни приду домой, к своим: малышни полон дом, кто ползает, кто топает, а кто еще в люльке погремушкой играет. Я от зависти да от огорченья только зубами скриплю, но улыбаюсь да с младенцами тетешкаюсь. А по ночам в подушку реву. И такая меня тоска черная взяла – свет не мил. Куда ни пойду: на работу, в магазин, в кино – глаза всюду детей находят. Смотрю – наглядеться не могу. Я почернела, похудела, на мужа любимого пару раз срывалась. Душит меня тоска да зависть, да так, что совсем плохо мне стало. Глядя на меня, и муж смурной ходит, все приласкать, да порадовать чем старается. А мне всё не в радость, все мысли об одном – как я малыша, своего, родненького к груди прикладываю. И во сне я это каждую ночь вижу, и такая я от этого счастливая, да только утром сон улетит, а тоска да пустой дом остается.
Моя мать да соседки мне уже и травки давали, чтоб самой пить и мужу в чай заваривать, и к бабке-шептунье в Лобню я тайком от мужа съездила. Ничего не помогало. И тогда пошла я в церковь. Вспомнила бабушкины уроки, молитовки подучила, да пошла, кланяться-молиться, ребенка вымаливать. Хожу в церковь как на работу – каждый день, все посты соблюдаю. Мужа в храм привела. Ничего. Мы потом и по святым местам ездить начали, в источниках купаться, к мощам прикладываться. А ребенка как не было, так и нет. Единственное в чем мне церковь помогла – от зависти избавилась, грех это большой. А тоска осталась, только спрятала я её подальше, и зажили мы с мужем вдвоём.
Тут перестройка эта самая началась, муж свою мастерскую, авторемонтную, создал. Я в фирму бухгалтером устроилась, у всех вроде трудности, а мы богатеем. И у него дело идет гладко, и я к тому времени уже опытным специалистом стала. Зарабатывали больше, чем нам надо, всем моим родственникам помогали. Да, я не сказала? – у мужа-то моего родни почти и не было. Родители еще до нашей свадьбы ушли, братьев-сестер не было. Только и родни, что семиюродная сестра где-то на Урале. Он её и видел-то раз в жизни. Но переписывались часто, потому, как и у неё из всех кровных только он и остался.
Из писем мы знали, что у Нюши, так его кровницу звали, муж-пьяница да детишек трое. Трудно она жила, мы ей часто деньгами да вещами помогали. И вот, однажды вечером зазвонил у нас телефон. А мы уже тогда в другой, новой квартире жили. Наш старый дом снесли, а нам однокомнатную квартиру давали. А мы доплатили, да и получили трешку. Ну и пусть две комнатки совсем маленькие, нам вдоём этаких хором за глаза хватало. Ну, так вот, звонит телефон, муж трубку снимает, а ему и говорят – Нюша-то погибла. Муж её, пропойца горький, пьяный на лежанке своей закурил, да и заснул. Дом деревянный, старый, полыхнуло только так. Нюша детей через окошки повытолкала, а сама за муженьком кинулась. А тот и пьяный, и дыму видать наглотался, без сознания. Тащила она его к выходу, да не дотащила – обоих потом обгорелых уже в сенках нашли. И вот соседи и спрашивают: как с детишками быть? В детдом отдать или еще как? Мы у этих сирот единственные родичи остались. Положил муж трубку, рассказал мне все и смотрит на меня, ответа ждет. А чего тут раздумывать? И где это видано, чтоб у детей родственники есть, пусть и дальние, а им по приютам мыкаться? Собрались, да и поехали назавтра же.
Как мы на этом Урале, в глухом селе, документы на детей выправляли, да разрешение на опеку брали – то отдельная песня, долгая, да не в тему и не ко времени.
Приехали домой, я быстро по квартире кручусь – постели детям устраиваю, ужин готовлю, а сама их, бедолаг разглядываю. Старший, Василий, ему уже четырнадцать было, не смотря на возраст худой – кожа да кости. Волосы длинные, сосульками в разные стороны торчат, в глазах боль и слезы. Все руку обожженную качает. Он ведь в дом горящий кидался, мать спасти хотел, но не вышло.
Вторая – девчоночка. Василиса Прекрасная. Худючая, жуть! За шваброй спрятаться может. На личике одни глазищи, а румянца видать то личика отродясь не знало. Только и толстого в ребенке, что коса. Она от пережитого слегка заикаться стала, да щечка время от времени дергалась. А третий, трехлетний Колюшка, тот и вовсе от страха речь потерял.
Я с работы ушла. Надо было детьми заниматься: по врачам провести, отмыть, откормить, успокоить. Они все трое по ночам, во сне, маму звали, даже Коля, плакали и звали, жалобно так: «Мама! Мамочка!». Я решила – в доску расшибусь, но они у меня плакать перестанут, улыбаться научатся. А там, глядишь, и смеяться будут, как всем детям и положено. Поговорили мы с мужем и решили – денег на это не жалеть. Надо Васю к профессору в Ленинград свозить? Свозим. Нужен Василиночке массаж да бассейн, витамины да таблетки успокаивающие? Будут. А с Колюшкой-Колышком мы в поликлинике местной каждый день были, все к психологу да невропатологу ходили, на процедуры и занятия, пока он не заговорил. Муж с рынка самые наилучшие продукты, фрукты да ягоды сумками таскал. Соки, конфеты, игрушки, книжки. Одели ребят с иголочки! В школу старших устроили самую лучшую. Васенька по математике сильно отставал, так я вспомнила, как пятерки из школы таскала, и каждый вечер мы с ним занимались до тех пор, пока и у него в дневнике одни пятерки не появились. Ребята поправились, похорошели, успокоились. По ночам, правда, все еще иногда плакали. Но днем уж и смеяться научились.
Я тот Новый год на всю жизнь запомню. Новый, 1994 год. Мы к празднику готовились: пироги пекли с Василиночкой, мальчишки с мужем в комнате елку украшали. Музыка, смех. И вдруг прибегает Колюшка к нам на кухню за делом каким-то и ко мне: «Мама! А можно…» - и осекся. Смотрит на меня глазищами своими, и плакать собирается – а ну, как заругаюсь? А у меня сердце оборвалось. Меня наконец-то мамой назвали! А Василиса моя распрекрасная спокойно так и говорит мне: «Мы тебя решили мамой звать, можно? А дядю Диму папой?».
Ну, тут я в голос и зарыдала. Муж с Васей примчались, на меня испуганно смотрят, а я плачу-заливаюсь. Обхватила их всех, и как только рук хватило? - а сама реву. Только и приговариваю: «Родненькие вы мои! Деточки, любимые!».
Ту ночь мы с мужем почти и не спали. Сначала детям праздник устраивали, потом долго разговаривали – все планы строили про детей: чему их учить будем, куда на лето поедем. Ну и под утро, произошло то, что обычно между мужем и женой происходит. Случилось, да забылось быстро – дел-то выше крыши, успевай только крутиться-вертеться. И когда у меня в марте недомогания начались, я, прежде всего, на желудок погрешила. Мол, съела что-то не то или простокваши кислой выпила. Промаялась я резями и тошнотой с недельку, да и выбралась, наконец, к врачу. Тот меня осмотрел, выругал, что давно диспансеризацию не проходила, и отправил по врачам. И, прежде всего к гинекологу. А вот в этом-то кабинете и случилось то, чего я двадцать лет ждала. Осмотрела меня докторица и говорит: «Беременность. Уже девять недель, - и спрашивает, - Аборт будете делать? Вам лет-то уже сколько? Сорок два? В вашем возрасте опасно рожать, да еще первый раз». Я как про аборт услышала, заорала так, что стекла в окне затряслись: «Какой аборт? Вы что, очумели? Да я этого всю жизнь ждала!».
И что вы думаете, девочки? Всю беременность я отлетала легко, как птичка: ни тошноты, ни отеков, сердце в норме, почки – тоже. И в положенный срок родила девочку. Маленькую такую, всего три килограмма, и росточком сорок шесть сантиметров. Но хорошенькую, розовенькую и здоровую. Моё семейство пришло ко мне в роддом, а сейчас туда прямо в палаты пускают, посмотрели на неё – муж чуть не плачет, аж губы трясутся, Вася серьёзно так оглядел, а Колюшка увидел, что пальчики у малышки в дулечку сложены, так всё время хихикал. Посмотрели, и говорит мне Василиса: «Мама! Мы решили сестрёнку Дариной назвать. Она ведь нам всем новогодний подарок!».
Вот так и случилось в моей жизни это чудо великое – стала я матерью. И приемной, и родной. Да не просто матерью стала, а многодетной. Уже когда Дарочку крестили, старушка в церкви мне и сказала, что у католиков есть даже рецепт такой – бездетным нужно усыновить дитё, в семью взять да полюбить. Вот тогда Бог и пошлет им своего ребеночка. А я так думаю – почему это только у католиков? У всех так получается. Ведь если хочешь только для себя – этого мало. Надо не для себя, а наоборот – всего себя отдать, любить слабого и несчастного сироту из всех сил, согреть его, да не теплом, а душой, сердцем. Что бы согрелся, понял, что его любят, и всегда любить будут. Вот тогда Бог и увидит – ты мать или отец. И прежде тебе дите не давалось за грехи твои, а вот теперь видно – можешь быть настоящей матерью или отцом. И рождается у тебя твоя кровиночка. Чудо дивное, прекрасное – твое дитя. _________________ Никак не могу собраться с мыслями: то я занята, то они...
http://zamok.pp.ua/index.php http://www.diary.ru/~9551412/
как всегда красиво, трогательно и реалистично. Спасибо тебе, что не даешь забыть , что в мире есть красота. _________________ Хорошая, когда спит клыками к стенке гроба.
У нее милая улыбочка во все 28 зубов и четыре клыка
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
* и откомментировать.
. Мой братец уехал не невесть куда, а всего лишь за 250 км для того, чтобы встретить любимую девушку из почти соседнего шахтерского городка...
